15  

Оттягивая неизбежное, Старый Хрофт разводит костёр — сухие поленья приехали на спине Слейпнира. Немного магии — огню полыхать девять дней и девять ночей. Охо-хо… но надо вытерпеть.

Хозяин Асгарда долго ходит вокруг и около потрескивающего пламени. Острием зачарованного копья чертит на земле привычные руны, раскручивая их спираль противосолонь. Соединяет отдельные письмена, так что получается окружившая костёр многолучевая звезда.

Медленно наползают сумерки. Здесь нет ярких закатов, свет просто угасает, словно истаивая, просачиваясь сквозь землю.

Вскоре воцаряется тьма. Остаётся лишь разведённый Отцом Дружин костёр.

Один подходит к дубу, закидывает ременную петлю на нижнюю ветвь, захлёстывает свободный конец вокруг левого запястья. Ловко подтягивается, повисает, держа Гунгнир в правой руке. Бросает последний взгляд на весело пляшущее пламя, выдыхает — и сильным, спокойным движением вгоняет копьё себе в грудь по самую крестовину.


(Комментарий Хедина: вот в этом, именно в этом, наши [и, полагаю, другие Поколения Истинных Магов] и уступали Древним Богам. Мы были сходны с ними готовностью ради знания пройти по самому краю смертной бездны, но именно по краю. Не знаю никого из Истинных Магов, кто сам, добровольно, обрёк бы себя на ритуальное мучительство. В злые годы моего изгнания, оставшись без власти над огнём, мне пришлось и поголодать, и помёрзнуть, однако чтоб вот так, вонзить себе копьё в грудь… Многим из Истинных Магов была доступна магия крови, однако её пускали себе аккуратно, с ловкостью бывалого цирюльника. Не могу не думать о том, какая-же всё-таки страшная и необоримая сила в лице Молодых Богов надвинулась тогда на мир, что, при всём самопожертвовании Древних, они пали в столь неисчислимых множествах.)

II

  • Советы мои,
  • Лоддфафнир, слушай,
  • на пользу их примешь,
  • коль ты их поймёшь:
  • злые поступки
  • злыми зови,
  • мсти за злое немедля.

Над голой равниной несутся тучи — несутся, как безумные, словно подхлёстываемые незримыми бичами неведомых погонщиков. Под ветром качается, громко и словно бы возмущённо шелестя листвой, могучий вековой дуб.

Именно дуб, не ясень, как, наверное, счёл бы иной смертный колдун. Великий Иггдрасиль, древо, что незримо несёт на себе тяжесть Асгарда — это именно ясень. Так небось ясень и следует искать, взыскивая мудрости столь ужасным путём? — подумал бы чародей и жестоко бы ошибся.

Не всякое зеркало отражает так, как оно предстаёт неискушённому взору. Именно здесь, на заповедных и безжизненных равнинах, где нет ничего, кроме тени великого Иггдрасиля, Отцу Богов предстоит получить ответы.

Изменённый магическим стеклом, ясень предстаёт здесь дубом, открывая священный смысл и связь символов — пока стоит Мировое Древо, жить будет и мир.

Боль неподвластна богам — великий инструмент, изначально вплавленный в самое сердце бытия. Боль предупреждает нас об опасности, она — поводырь в неведомом мире всех тех хищников, что всегда рады полакомиться плотью смертных и бессмертных. Духи болезней, например, являющиеся к людям лихоманкой или чумой…

Боль эту не избыть даже богу. Наделённый плотью, он знает, как обернуть к вящей пользе Асгарда даже её слабости и недостатки.

Вздулись жилы на висках, чело покрыто п о том. На груди вокруг вонзённого копья запеклась кровь, бурые потёки засохли на древке Гунгнира. О дин висит в ременной петле, пронзённый жестокой сталью: копьё не в силах отнять жизнь у собственного хозяина, но причинить ему почти невыносимые муки — вполне. И самое тяжкое, самое сложное — это заставить себя видеть сквозь боль.

Непростое дело. Кровавый туман застилает взоры, плоть надрывается криком — жертва действенна, лишь когда в ней всё — по-настоящему, и кровь, и страдания, и страх пред ними.

Один висит. Ни еды, ни питья. Днём его немилосердно обжигает солнце, а ночью — пробирает жестокая зимняя стужа. От глубоко ушедшего в грудь наконечника расходятся испепеляющие волны. Боль втягивается в голову, словно караван на торжище — медленно, неспешно, но неуклонно.

Отец Богов заставляет себя видеть руны гримтурсенов. Как они есть, изменённые, нарочно искажённые. Зачем? Ведь на рунах держится великая потаённая магия этого мира, связь меж зримым и незримым, навек уловленная, словно сетями, изначально затвержёнными очертаниями. Зачем же ётуны так рискуют? Почему изменили раз затвержённое — да ещё и сделали так, чтобы он, О дин, отец богов и вождь дружин Асгарда, владыка Хьёрварда, — узнал бы об этом? — ибо в том, что Лаувейя говорила не по собственной воле, Старый Хрофт не сомневался.

  15  
×
×