Отрава для сердец

– Я знаю, какой у меня будет костюм! Я буду маской Отмщения!

* * *

Троянда (в бытность свою Дарией), разумеется, слышала, что такое событие, как карнавал, существует в Венеции: ведь его празднование принимало формы, не поддающиеся описанию, и даже через высокие монастырские стены перелетали звуки музыки, радостные восклицания и смех, – однако сама никогда карнавала не видела.

Разумеется, душа ее была поглощена задуманным, однако приходилось ждать его свершения: несмотря на деньги Аретино, во всей Венеции в эти дни не нашлось свободной портнихи! Все, как будто обезумев, шили, шили, шили себе новые наряды, предполагая сменять их во всякий день карнавала. А ведь костюм, придуманный Трояндою, был весьма необычен. Не один час втолковывала она Пьетро, чего, собственно, хочет, пока он наконец не смог, тряхнув стариной (некогда в Риме и в Перудже учился живописи), изобразить акварельными красками то, о чем говорила Троянда. Портнихи, взглядывая на эту картинку, только глаза закатывали. Не то чтобы костюм был сложен в крое – совсем нет! Но он до такой степени не похож был на те, что им приходилось шить и кроить обычно, что бедняжки чуть не плакали, осознавая свое бессилие и подсчитывая упущенный барыш, ибо Аретино относился к тем заказчикам, которые не торгуясь платят любую цену, пусть и вдвое выше истинной. В конце концов мастерица была найдена, однако и ей понадобилось самое малое два дня на работу. Это означало, что надеть свое одеяние Троянда сможет лишь к исходу послезавтрашнего дня карнавала. Ну что же, лучше это, чем ничего. Вот только как дождаться, как дожить до этого часа, которого она ожидала теперь со всем пылом своей страстной натуры?

Впрочем, дождаться вожделенного часа оказалось гораздо легче, чем она полагала, потому что Аретино не позволил ей остаться в палаццо, а взял с собой – посмотреть на обряд обручения дожа с морем.

Строго говоря, настоящий, большой, немыслимо пышный карнавал отшумел на Пасху. Но поскольку карнавальные дни длились всю весну и все лето, шесть месяцев (шествий и танцев не было, но чуть ли не все носили маски), то сейчас, на день Успения Пресвятой Богоматери, венецианцы с радостью повторяли это событие во всей его пышности, ибо ничего так не любили они – праздные, утопающие в роскоши, – как пышные развлечения, а карнавал был самым пышным из них. Тем более – старинный обряд…

Почти четыреста лет назад, в XII веке, папа Александр III и император Фридрих Барбаросса, закончив длительные жестокие распри, встретились как друзья в городе на воде – Венеции. Могучие островитяне, хотя действительно держали владычество над морями уже два столетия, все же попросили папу узаконить их власть – и он даровал дожу Венеции перстень, дабы благословить его сочетание с морем. С тех пор этот обряд проводился в середине августа, в день Успения Пресвятой Богоматери, в разгар пышного венецианского лета. Со времен крестовых походов стекалось на это празднество множество иностранцев, тем более что действо происходило как раз в то время, когда в Венеции оказывалось множество богомольцев, идущих на поклонение святым местам.

И вот теперь Троянде привелось увидеть это феерическое зрелище.

Дворцы, церкви, фасады палаццо, гондолы и самые площади были увешаны и устланы бархатом, парчой, редкими коврами.

Толпа на улицах собралась необычайная, однако Аретино предусмотрительно купил балкон с прилегающим к нему покоем в здании Таможни, откуда лучше было наблюдать течение церемонии, начинающейся с появления во всем блеске главы сильнейшей и богатейшей из республик в окружении членов сената, Большого совета и иностранных послов.

Выйти в залив, чьи берега были некогда покорены венецианским оружием, дожу предстояло на знаменитом Буцетавре – огромном плавучем сооружении ста футов в длину и двадцати одного в ширину, самим своим видом напоминавшем некоего исполинского быка. Передвигался гигантский плот с помощью ста шестидесяти восьми гребцов, не считая нескольких гондол и барок, тянувших его на буксире. Буцетавр, этот символ морской державы, был в два яруса, весь вызолочен, покрыт бархатом, украшен аллегорическими барельефами и статуями.

Несчетное количество гондол, фантастически разукрашенных, убранных цветами, лавровыми ветвями, алым шелком, на которых играла музыка, покрывало море от площади Сан-Марко до самого Лидо, естественного мола Венеции, уходящего глубоко в море. Среди них покачивалась и гондола Аретино – также убранная алым шелком, большая, но проворная. Разумеется, и ее felce (каютка) снаружи была отделана атласом, а изнутри бархатом. От носа до кормы лодка сияла золотой бахромой, радовала глаз причудливыми восточными вышивками. Но больше всего очаровал Троянду ferri – гребешок-водорез на носу, который был не только вызолочен, но и украшен страусовыми перьями и цветами; к тому же на ferri горел драгоценными камнями щит с гербом нового патриция Аретино. Рукоять массивного весла покрывала серебряная чеканка, а баркайоло, наряженный в бархат, шитый золотом, являлся как бы частью великолепного сооружения. Это была поистине роскошная гондола (некоторые состоятельные венецианцы даже разорялись на отделке своих гондол!), и Троянда только теперь поняла, что имел в виду ее возлюбленный, сказав однажды: «Что касается меня, то я хотел бы, чтобы после моей смерти господь превратил меня в гондолу или хоть в навес к ней, а если это слишком, то хоть в весло, в уключину или даже в ковш, которым вычерпывается вода из гондолы». К тому же оказалось, что волшебник Аретино пригласил в свою ладью самого Тициана и даму Корреджо, так что Троянда, возбужденная тем, что ей предстояло вечером, и тем, что наконец-то удостоилась встречи с этими великими людьми, не знала, куда девать себя от радости и смущения.