Русские инородные сказки - 3

Зашевелились рагацци тогда, зашумели, чего же еще, говорят, ну — не красавец собою, так не в воду же его бросать, хотя есть еще способ старый — в мешок с кошками засунуть и шиповником сверху похлестать, только кто же возиться станет? экко, к вечеру мальчишка должность получил, накидку черную и ключи от медзоджорно… а! про медзожорно-то вы и не знаете небось, это ящик такой, в него у нас в Каталине записочки бросают, если кто чего плохого кому пожелает, ну там, чтоб деньги в доме взяли вдруг и кончились или чтоб дочка за миланца выскочила, что по чести сказать одно и тоже, как ни крути.

Напишут, фантиком свернут и кидают в щелочку. Вроде как почта такая. Иногда сбывается.

Если порто неро в ящик заглядывает, если не лень ему. Ну, новенький наш во все углы заглядывал, так и мелькала пепельная голова по Каталине, даром, что одноухая… каждой винной бочке затычка, каждому конопляному корешку вершок.

Дело это было в агосто, а к концу сеттэмбрэ народ странное замечать стал, слухи разные пошли. Вот, скажем, донья Берга в ящик записку бросила — хочу, мол, чтобы у соседа моего негодяя Жильи крыша прохудилась и в тот же день дождь бы сразу пошел, и шел бы сорок один день без передышки, и что вы думаете — через неделю грандиссима дыра в крыше у Жильи образовалась! как раз когда худая жена его Тинтина в спальне с заезжим аптекарем заперлась, подвязки от депрессии примерять, как хлынуло им на постель, как полилось отовсюду, как завертело по комнате все аптекарево барахло… на улицу выплеснуло и еще несло до самого колодца на площади, ну, вы знаете до какого.

Молочник Жильи от жены своей уж не чаял избавиться, а тут — квеста оказия! — живо к мамочке отослал, в полном своем праве потому что. Или вот еще — дон Латтайо ростовщику Фрателло никак не хотел трэ мильони дуэчентомила долгу отдавать и такую записку написал: хочу, чтобы у Фрателло начисто память отшибло, чтоб даже имени своего не помнил, не то что трэ мильони сосчитать в кассе недостающие. Прошла неделя — Фрателло в конторе своей не появляется, фарфоровый маятник в наследных часах не постукивает, в чернильнице стрекоза утонула, забеспокоились в Каталине, зашептались: убийство? адультеро? отыскали — сидит себе на пляже босой, ухмыляется, сигаретки скручивает, мне, говорит, от вас ничего не надо, ну и вам от меня… море челестэ, песок джалло… сердце, говорит, пьяное от страсти, своему падению радо… низко пав, оно основу под ногами возымело.

Что тут говорить, когда театр из Таормины приехал, а там герой-любовник Пелетьери, вечно инаморато, вечно подшофе, шляется по Каталине, красоток на кружку граппы зазывает, в трейлер свой тесноватый, где на стенке Офелия с васильками намалевана, хотя — тьфу! смотреть не на что — глаза бесцветные, как морская вода зимой, волосы как гусиный пух, вечно торчком, северянин, одно слово, одна радость — бассо-остинато такой, что на Мальте слыхать

Правда, синьорины наши очень даже соглашались, шестерых знаю, по крайней мере…квеста сенсационе! вот когда записки-то посыпались в медзожорно декабрьским дождем, столько работы у новичка одним махом скопилось, что он неделю носу из казы не показывал.

Поди тут разберись, когда все шестеро просят седых волос и усохшей груди для соперниц, а малютке Пелетьери желают смерти или, в крайнем случае, чтоб был только мой! ох, то есть только их… тут даже опытный порто неро растеряется, а уж новенький и подавно.

Однако и недели не прошло, как театрик обратно в Таормину засобирался, оранжевый купол быстренько свернули, трейлеры один за другим отьезжать начали, уно, дуэ, трэ! и нету никого, финито. Прибежали девушки на поляну, а там только трава помятая. На траве, правда, коробка картонная, вроде из-под пива, а в коробке дитя плачет, волосики, как гусиный пух, глаза цвета зимнего моря еще не открылись толком, зато голос подает басовито, ни с кем не спутаешь. Надо ли говорить, что шестеро гневных красавиц ловко меж собой договорились.

Люнеди, мартеди, мерколеди… сабато. А по воскресеньям дитя у доньи Агнесы в парикмахерской пребывало, с папильотками забавляясь, весьма собой довольное и вечно в алой помаде с ног до головы.

Мольто, мольто бене! сказали на это каталинские рагацци, а те, что постарше, только головами покачали. Осень кончилась, дженайо наступил, а порто неро наш все суетится, все чужие каштаны из жаркого пепла таскает, небесные свары улаживает, совсем в Каталине тихо стало.