Невеста императора

Не скоро после того, как проснулся, он понял, что это – слезы.

С замиранием сердца ждал Федор (одиночество, страх и тоска предрасполагают к суеверности, как ничто другое!), когда сбудется неприятный сон. Однако ничего не случилось почти до вечера, пока в ворота не ворвался верховой. Курьер!

Князь Федор вскрыл пакет, едва совладав с печатями от волнения. Подписи не было – верно, Василий Лукич, переполненный ликованием, забыл обо всем на свете, – да и само послание не отличалось долготой.

«Дело слажено. Приезжай, государь дозволил», – вот и все, что было накарябано плохо очищенным пе-ром на листе.

Князь Федор закрыл глаза. «Приезжай! Приезжай!» Это слово билось у него в груди, пело на разные голоса, трепетало крыльями, вдруг выросшими за спиной…

Он бы уехал тотчас, да Савка чуть ли не на пороге лег, не пуская барина ехать в ночь, не собранным. Кое-как перемоглись до утра, а на рассвете князь Федор пустился-таки верхом, наказав Савке не спеша отправить вслед вещи и сопровождающих их.

И когда конские копыта бойко застучали по дороге, уже затвердевшей после первых заморозков, князь Федор забыл обо всем на свете от счастья… и, между прочим, о том, что говорят сведущие старухи: дурной сон посылаем человеку как предупреждение и непременно сбудется. Не нынче, так завтра.

12. Неожиданная встреча

Князь Федор взял с собой запасного коня и еще одного, под вьюки с припасом, чтобы ехать по переменке, и хоть путешествие было утомительным, а все ж это было быстрее, чем тащиться в карете или надеяться на ямскую гоньбу. Да он и не вынес бы сейчас бесцельного, сложив руки, сидения! И все-таки коней приходилось щадить, да и осень то и дело подсовывала слякоть и распутицу, потому только через семь дней пути князь Федор миновал Тверь. В Москву он даже заезжать не стал, хотя и велико было искушение побывать в старой русской столице, которой не видел чуть ли не пятнадцать лет. Нет же, промчался мимо, однако в Вышнем Волочке позволил себе полдня роздыху, намылся в бане, выспался – и снова отправился в путь, безо всякой надежды достичь к вечеру чего-то большего, чем Березай.

Было 20 октября, однако ни на Покров день, ни по-сле него снег еще не лег. Дни установились небывало ясные, сияющие, прозрачные. Ураганы, прошумевшие по России в конце сентября, сорвали с деревьев все осеннее убранство до последнего листочка, однако унылым пейзаж нельзя было назвать: небо – голубой хрусталь, солнце – золотой шар, желтая трава стелется, сверкает, словно волны сказочного моря, теплый и в то же время свежий ветер перебирает ветви деревьев, еще не впавших в однообразную зимнюю черноту, и видно было, как белы березы, как нежно-зелены осины, как причудливы дикие яблоньки, темны и таинственны ели – все еще дышало, радовалось последним солнечным дням, лелеяло последние надежды на счастье…

Однако это неожиданное тепло, и нежность ветра, и солнечный безудержный свет – все было лишь обманкой затаившейся зимы, едва сдерживающей себя, что-бы не наброситься, не покрыть белым траурным убором землю, не заставить деревья печально гнуться и стонать под хлыстами метелей и вьюг. Так череда несчастий порою отступает от человека, и он робко начинает верить в лучшее, не ведая, что его злая доля лишь затаилась, насмешливо, злорадно следя за слабым отсветом надежды в его лице, который так легко погасить одним беспощадным, ледяным дуновением.

Еще не смерклось, когда князь Федор подъехал к постоялому двору в Березае. Он был здесь летом, по пути в Воронеж, и помнил, что едва ли сыщется почтовая станция, равная этой по унылой заброшенности. Однако, к своему изумлению, он увидел обоз самое малое из полусотни разнообразнейших повозок, телег и фургонов, причем каждый был навьючен доверху! Очевидно, какой-то богатейший человек путешествовал так, как было принято в те годы. На всем пути, кроме городов, через которые была проведена большая столбовая дорога, негде было купить самого необходимого для жизни. На ямах, в постоялых дворах, не было приличных и просторных помещений, приходилось довольствоваться приютом в курных избах. Но, похоже, этот путешественник был важною персоною: четыре роскошные кареты стояли возле становой избы, где, верно, путники и нашли себе пристанище. Здесь же находилась и казенная карета, но не распряженная, как те, богатые, а вполне готовая в путь. Два-три солдата перегружали в нее сундуки и узлы, вытаскивая их из богатой кареты.