Невеста императора

– А ружьишки я подержу, так и быть, – утешил Иван, храбро вынимая из оцепеневших рук одну и другую фузейки и отступая в сторону, чтобы в комнатку мог ввалиться огромный детина (голос и впрямь был по стати!) и прямо с порога, по-старинному, кувыркнулся на колени пред Петром, который уже вполне оправился от страха и стоял, как петушок, – несколько поизмятый и потрепанный, однако по обычаю гоношась.

– Ваше царское величество… батюшка… – бия лбом в пол, бормотал хозяин. – Не велите казнить, велите миловать! Не узнал, вот как бог свят, не узнал спервоначалу ни вас, ни князя Ивана Алексеича. А этот господин кто ж таков? – Он робко обратил взор к Федору, который так и стоял, прижимая к себе, будто нанятый, бесчувственную девицу, безотчетно кутая ее полой своего полушубка. – Как будто я его не знаю?

– Это брат мой троюродный, – отозвался Иван. – Тоже Долгоруков. Князь Федор Григорьевич. Так что прошу любить и жаловать… Фамилии он хорошей, богат, умен, о европейском обхождении наслышан – только что из-за границ. Ты уж не серчай на него, Илья Алексеич. Сам знаешь: дело молодое, кровь не водица! Ну, приглянулась добру молодцу красна девица, ну, взыграла удаль молодецкая! Ты не подумай плохого: конечно, князь Федор поначалу намерен был Анну Ильиничну тайно похитить, а уж после объявиться и сватов заслать, но мы с государем ему решили помешать, не дать свершить бесчинья. – Он с силой хлопнул по литому плечу хозяина – аж гул пошел! – Гордись, Илья Алексеич! Сам царь у тебя дочку сватает за ближнего своего человека!

Илья Алексеич, ошалев от внезапного счастья, едва в щепу не расшиб лбом половицы, уверяя Петра в своей преданности и благодарности. Петр принял вид снисходительный, а Иван поверх головы хозяина послал Федору грозный, предупреждающий взгляд и приложил палец к губам: молчи!

А у него и без того язык прилип к гортани. Первой мыслью после предательских Ванькиных слов было некое подобие восхищения: ошибаются те, кто считает Ивана Долгорукова красиво слепленным комом мускулов, снабженным выдающихся размеров и неустанности мужским орудием. Он еще и востер, и умен, и хитер – достойный наследник отца своего и дядюшки, и все вместе они лихо перемудрили по-европейски изощренного, а по-русски простого, как пенек, своего родича, враз привязав его к себе общим смертельным делом и в то же время обезопасив принужденной женитьбою на дочери захудалого дворянина.

Князь Федор был так потрясен, что всерьез размышлял, а вправду ли таково сошлись против него несчастные случайности, или же сие приключение было придумано Василием Лукичом и обустроено Ванькою со всеми приемами классической трагедии (или комедии?). Ох, прозорлив был брат Иван! Знал, что даже с ножом, приставленным к горлу, даже с дулом у виска не отречется князь Федор от своего государя, как бы ни презирал, ни осуждал его. Играя словом «честь», его можно заставить плясать под какую угодно дудку… и в самом деле, не прошло и часу, как князь Федор прилежно исполнил все коленца навязанной ему пляски и вышел из дома Ильи Алексеича не задами, а через парадное крыльцо, сопровождаемый поклонами и славословиями, как богоданный жених.

* * *

И взяло его горе пуще острого ножа, и громы звал он на головы обидчиков своих, не доверяя небесам… а горше всего было ему сознавать, что свершившееся – всего лишь расплата за то, что содеял он над Меншиковым, любой ценой желая завладеть его дочерью. Теперь та, которой он поклялся в верности необоримой, предавшаяся ему с детской доверчивостью, была для него утрачена навсегда, и не мог он до нее дотянуться ничем, кроме тоски своей, а расстояние меж ними не только возросло, но и поросло неисчислимыми препятствиями.

Восемь дней после коронации в Москве шли празднества. Город с утра до вечера оглашался колокольным звоном, по вечерам горели потешные огни; в Кремле и в других разных местах Москвы устроены были фонтаны, из которых струились вино и водка.

Манифест по случаю коронации и впрямь прощал некоторые подушные и штрафные деньги; и впрямь смягчалось наказание, определенное для некоторых преступников: тех, которых по приговору суда ожидала смертная казнь или ссылка в каторжную работу, повелено было сослать в Сибирь без наказания плетьми… Многие царедворцы произведены были в высшее достоинство или получили новые чины; в их числе Илья Алексеич Казаков получил графский титул, так что теперь князь Федор Долгоруков брал в жены молодую графиню Анну Казакову… Что и говорить, Петр отблагодарил его по-царски! Не коснулось милосердие только одного человека – Александра Данилыча Меншикова.