Убойные ребята

Наконец тот, что был поменьше и поусатее, завопил:

– Таварыщ майор, да ви щьто! Эта чилавэк сам у мэня мащина купыл! Нэ надо его задерживат турьма! Он сам мащина купыл, мама клянус!

Майор мутно зыркнул на него и выговорил:

– Ты что, Аветисян? У тебя ж она в угоне числится.

– Это ащибка, да? Арам, скажи, ащибка, да? – повернулся он ко второму усачу. – И вот тот балшой барадатый мужчин узнал! Он тебя, Арам, черножопый сказаль, да! И ещщо сказаль, щьтобы ты нэ соваль свой нос в чужой барсетк, да?

– Сказал, – кивнул Арам.

Свиридов обозначил бледную улыбку и отозвался, поворачиваясь к Фокину:

– Первый раз вижу такого откровенного «лаврушника», а? Тебя цитирует в подлиннике, Афоня. Ну так что, товарищ майор, эти граждане солнечной Армении сами подтверждают, что мы у них машину купили. А если она в угоне, так с ними и разбирайтесь, может, они ее и угнали. Кстати, очень хорошо, что вы их сюда подтянули, товарищ майор: я как раз попрошу этого чудесного Аветисяна вернуть мне деньги за машину. Это не машина, дорогой товарищ Аветисян, а гроб на колесах! Так что, товарищ майор, вы разберитесь и вычтите из бюджета этих господ сумму, которую они у меня взяли за машину.

– Все у тэбя просто вот так, да? – хрипнул Аветисян. – Знаещ щьто? Давай нэ буду дэнги возвращат. Есть тут адын рэмонтный мастерской, оплачу, да.

– Есть, – сказал майор Филипыч, – только это около Уссури. У реки, в смысле. Километра два отсюда. Хорошая мастерская, между прочим, туда даже из Владивостока мужики ездят. – И он гыгыкнул. Свиридов понял, что он несколько недооценил майора. Кажется, тот пьян не с утра, а еще с самого вечера. Не переставал. И что за праздник? Или у них тут в Приморье свои праздники?

– Лищний выпиль, да, глупост говорищ, таварищ майор, – не выдержал Аветисян. – Из Владивостока нэ из Владивостока, а харощий рэмонт. Движок здэляль.

Конфликт неожиданно быстро уладился. Причину этой быстроты понять несложно: Аветисян чуть ли не на глазах у Свиридова и Фокина сунул майору несколько зеленых бумажек, и тот, заложив их в нагрудный карман рубашки, с довольным видом стал поглаживать брюхо. Армяне и Фокин со Свиридовым вышли из УВД.

На улице уже было утро, к искреннему удивлению Фокина, которому показалось, что спал он всего несколько минут, поскольку совершенно не выспался и чувствовал себя разбитым. Серые хлопья предутреннего тумана ползли по земле, в воздухе резко и остро пахло свежими росными травами. Свиридов поежился: в легкой рубашке было довольно свежо, хотя совершенно точно можно было определить, что ежиться ему оставалось недолго. Вставало дымное солнце – день ожидался горячий. Свиридов посмотрел на Аветисяна и проговорил:

– Ушлый ты парень, я смотрю. Чуть ли не покумился с этим жирным майором. Молодец. Давай тэпэр со мной рэщим, как быть, дарагой, – добавил он с утрированным кавказским акцентом.

Аветисян заговорил:

– Дэнги возвращать никому не вигодно… ни мнэ, ни тэбэ их получат.

– Первый раз слышу, чтобы получать деньги назад было невыгодно.

– Канэщна! Машина звэр, а щто-то там движок забарахлиль, так это ми сэйчас исправим. Арам, да?

Над ухом Владимира загудел Фокин:

– Да ладно тебе, Влад, они, кажись, правду говорят. Да и чего нам терять-то? На самом деле починят машину. До Владивостока нужно как-то добрац-ца… а-а, черт!

Фокин застыл с отвисшей губой, глядя куда-то в сторону. Владимир проследил направление его взгляда и увидел в окне ближнего к ним здания, по всему видно, гостиницы, изящную женскую фигуру. Окно было распахнуто настежь, а на молодой женщине ничего не было. Она потягивалась всем телом, как сонная кошка, выставляя напоказ красивую грудь с припухшими со сна сосками и тонкие точеные руки, заломленные за затылок.

– Ух ты! – шумно выдохнул Афанасий Фокин. Армяне тоже зацокали языками. Женщина опустила на них глаза, секунду-другую рассматривала в упор, а потом передернула обнаженными плечами и резко потянула шторки. Шторки скрыли ее от нескромных мужских взглядов. Свиридов без улыбки, но иронично сказал:

– Есть женщины в русских селеньях, даже в этой дыре… я сказал, в РУССКИХ!.. – показательно рявкнул он на Аветисяна, который вынул из кармана органайзер и, сопя от усердия и облизывая губы, стал зачем-то срисовывать здание с окном, в котором скрылась ранняя пташка.

Фокин, наблюдая общение Владимира с Аветисяном, еле сдерживал смех. Армяне загалдели о чем-то о своем, а Афанасий сказал: