Убойные ребята

Фокин прохрипел что-то жуткое и пошатнулся, а Аветисян вскинул пистолет и выстрелил в Свиридова. Владимир еле успел среагировать – еле успел грубо швырнуть свое тело далеко в сторону, на влажную утреннюю траву в длинном, мгновенном, как распрямившаяся мощная пружина, прыжке. Сухо рявкнул «ствол» Аветисяна, раскатился – раз, другой! Свиридов перекатился через голову, фонтанчики пыли взрылись в том месте, где он только что был… Владимир успел спрятаться за крыло «Хонды», а Афанасий, воспользовавшись краткой передышкой и тем, что Аветисян полностью сосредоточился на стрельбе по Свиридову, вырвал из своего тела шампур и, коротко крякнув, швырнул его в Аветисяна.

Не зря Фокин в свое время сдал «капелловский» зачет по метанию боевых спецназовских ножей на «отлично»: он попал. Правда, он попал не в горло, куда метил, а всего лишь в руку, но и этого хватило: Аветисян вскрикнул, едва не выронил пистолет и схватился за проткнутую насквозь руку. Влад пошарил взглядом по сторонам и, наткнувшись на сверток таких же шампуров, выдрал из связки один и, выпрямившись, метнул в Аветисяна. Шампур попал в армянина в тот самый момент, когда он, изрыгая брань на своем языке, уже стрелял в Фокина.

Выстрелить-то он выстрелил, да не туда: пуля ушла в небо. Потому что брошенный Свиридовым шампур угодил прямо под кадык кавказца. Прошел через смуглое горло и вышел возле основания черепа. Аветисян, верно, просто не успел понять, что он уже мертв. Он издал короткий клокочущий хрип, тело скомкали мгновенные конвульсии – и кавказец рухнул на спину, захлебнувшись потоками собственной крови.

– Да, этого барана мы завалили не как армяне – «нэжненько, баран даже нэ болно», – грустно сказал Свиридов, отряхиваясь. – Скорее как грузины. Асвэнцым, как говорил этот болван. А где второй… Арам, что ли?

– Не знаю, – сказал Фокин, зажимая рукой рану. Сквозь пальцы проступала кровь. – Я ему врезал хорошо, наверно, валяется там, у машины. Перевяжи-ка меня, Влад. Кровь льет, сука. Водки бы, а?

– У меня есть денатурат в машине, в аптечке, – сказал Свиридов, – только он не для внутреннего применения, а для бинтов.

– Кой черт – для ментов! – выговорил Фокин. – Давай сюда свой спирт.

– Тут пол-литра, – предупредил Свиридов. – Не вздумай выхлебать в один присест, тебя же развезет как сволочь. Мы с утра ничего не жрали.

Фокин ничего не ответил, а только принял из рук Владимира спирт и присосался к горлышку. Никто – ни Свиридов, ни Фокин – не видел, куда, собственно, делся Арам. А тот никуда далеко и не девался. Просто после удара Фокина он очнулся – с окровавленным лицом и с проломленной о бампер головой – от предсмертных хрипов Аветисяна и от того, последнего, выстрела в небо и заполз в багажник, где и спрятался под куском какой-то грязной ткани. Со страху он даже не понял, куда именно он залез, его подстегивала только одна мысль: куда-нибудь забиться, ухорониться, заныкаться… подальше, подальше от этих лохов, которые неожиданно оказались такими опасными и быстрыми.

В багажнике Арам потерял сознание.

Глава 5

ЕСЛИ ЭТО МОЖНО НАЗВАТЬ ОТДЫХОМ…

Починенная Арамом «Хонда» шла плохо. Пару раз заглох двигатель, хотя Свиридов повел машину не по той лесной грунтовке, по которой они приехали к этой проклятой автомастерской, а вдоль реки по асфальтовой, хотя тоже довольно плохонькой дороге. Фокин, в окровавленных бинтах, уже тяжело захмелевший со свиридовского спирта, крутил головой, поминутно вытирал лоб и бормотал:

– Приехали… приехали, называется, шашлычков поесть… отдохнуть…

Через три километра от автомастерской они наткнулись на знак объезда. Просела почва, и запал перегородил трассу. Объезд вел в гору, и Свиридов, отчаянно ругаясь и уже сам время от времени перехватывая у Фокина спирт, повел машину вверх. Дергаясь и испуская тяжелый, захлебывающийся рев, «Хонда» вскарабкалась на холм и тут заглохла. Фокин опрокинул в глотку последние капли спирта. По всей видимости, машина сделала то же самое с бензином, потому что все потуги Свиридова завести ее остались безрезультатны. Или же снова полетел движок. Скорее всего, престарелое детище японской автопромышленности просто не было уже рассчитано на такие нагрузки.

Фокин мутно трепыхнулся на кресле, и Свиридов окончательно убедился, что Афанасий Сергеич смертельно пьян. Уделался от огорчения, называется.

– Что… не едем? – вопросил он, откидывая со лба спутанные волосы.