Имидж старой девы

При взгляде на эти бумаги меня охватывает странное чувство. Будто я снова держу в руках дневник, найденный в потайном ящике бюро работы Вернона… Тот же оттенок бумаги – бледно-желтоватый, словно у старинных манускриптов; тот же едва уловимый, может быть, даже воображаемый аромат сухих цветов, от которого у меня начинают легонько трепетать ноздри. Да еще пальцы, которые перебирают эти листки, какие-то… какие-то такие – с отличным маникюром и при этом удивительно «старорежимные». Худые, нервные, унизанные перстнями. А впрочем, перстней всего два – потемневшая серебряная печатка и большой темный изумруд в тонкой золотой оправе, – но это уж таки-ие перстни… Небось даже не у Картье куплены, а какие-нибудь подлинные фамильные драгоценности. Поэтому пальцы и кажутся унизанными ими. Вообще эти узкие руки, перебирающие желтоватые листки, исписанные наклонным тонким почерком, если их заснять на фото, послужили бы отличной иллюстрацией к журналу «Любитель старины», или «Лавка древностей», или еще к чему-то в этом роде.

– Прелестные письма, Пьер, – говорит обладатель этих музейных рук. Между прочим, голос у него тоже «антикварный». Более всего он напоминает шелест ветра над какими-нибудь доисторическими руинами: легкий, тихий, лишенный эмоциональных оттенков. – Масса интересных деталей. Конечно, это не совсем то, что я разыскиваю, но все же я возьму некоторые из этих писем. Сейчас еще просмотрю вон ту стопку и тогда выберу окончательно… – Он берет другой листок и начинает разворачивать его бережно, словно священнодействуя.

Я вздыхаю с превеликим облегчением. Итак, у «пирата» клиент! Слава богу, мы не одни с этим опасным «криминэлем»! Моментально чувствую себя свободнее и принимаю именно тот вид, который от меня требовал Бертран: богатой и легкомысленной особы, лишенной каких бы то ни было моральных устоев.

– Бонжур, месье, – говорит Бертран, оглядываясь. – О, кажется, мы наконец-то попали именно туда, куда надо!

– Чем могу служить, месье, мадам? – с полупоклоном спрашивает «пират».

Я бросаю на него взгляд из-под ресниц, как и положено роковой женщине. Все-таки очень эффектная у него внешность! Ему бы в кино сниматься, какой типаж! А может, Бертран ошибся? Может быть, это вовсе не пират грузил вчера вечером в мусорный контейнер труп убитого им человека? И он вообще не имеет никакого отношения к нападениям на антикваров?

– Я – литературный агент Мишель Дюпор, – нагло врет Бертран. – А это – моя клиентка. Она русская, – он делает кивок в мою сторону. – Она известная в своей стране писательница, автор многочисленных исторических романов. Некоторые из них сейчас готовятся к печати в издательстве «Глоб». Мою клиентку зовут… Алена? Е…Есени?н.

Матушка Пресвятая Богородица! Это имя Бертран повторил раз сорок, пока не выучил наизусть. И все же перепутал! Право, только французы с их манерой ставить ударение на последнем слоге, способны произнести имя Алена как Алена?. Просто фантастика какая-то. И что еще за Есенин?! Пусть простит меня моя любимая писательница Алена Есенина за то, что я прикрылась ее именем, как вуалью, но она правда пишет очень недурные исторические романы, и с этим «псевдонимом» я гораздо увереннее себя чувствую. Правда, я и не предполагала, что это красивое имя можно так исковеркать.

– О! Бонжур, мадам Есени?н! – галантно произносит «пират», неотрывно глядя на мои ноги, точнее, на то конкретно место, где они соединяются с бедрами. Причем это место – не сбоку… И не сзади… Кажется, я все-таки еще недостаточно похудела. Похоже, Аринины джинсы мне по-прежнему чрезмерно узки…

Очевидно, в эту лавочку не очень часто захаживают известные русские писательницы! Седой джентльмен уже не столь внимательно вчитывается в старинные письма. Он тоже косит глазом в мою сторону, но, как человек воспитанный, делает вид, будто вовсе и не прислушивается к нашему разговору.

– Мадам Алена? работает сейчас над новым романом, который посвящен пребыванию в Париже русского императора – Александра Первого, – вещает Бертран. – Вернее, той романтической истории, которая сопутствовала его знакомству с Жозефиной Бонапарт, бывшей женой Наполеона и бывшей императрицей.

– Романтическая история? – повторяет «пират», глядя своими выпуклыми глазами теперь уже на мою грудь. – А что, там была какая-то романтическая история? С чего вы взяли?

– Ну, об этом упоминает, к примеру, Ги Бретон, – небрежно произношу я, с великой признательностью вспоминая моего начитанного бо фрэр. – И многие другие историки. Не зря говорят, что, именно повинуясь любви к Жозефине, Александр отменил военную контрибуцию и сохранил за семейством Богарнэ такие привилегии, которые привели в негодование аристократию и Бурбонов вообще.