Царственная блудница

Анна Леопольдовна стала правительницей.

И теперь она могла делать все, что заблагорассудится, и со своей страной, и со своей жизнью!

Санкт-Петербург, дом английского посла Гембори,

1755 год

Афоня открыла глаза – и решила, что видит новый сон, не столь страшный и отчаянный, от которого никак не могла пробудиться, заходилась в слезах и даже сквозь сон понимала, что плачет, – но тоже чрезвычайно жуткий! Увидела она любимого своего Никиту Афанасьевича Бекетова, который стоял рядом с каким-то невысоким и чрезвычайно ладным человеком в черной одежде... Человек был светловолос, безбород, обладал точеным миловидным лицом и был как две капли воды похож на ту самую польку, которую Афоня не столь давно прятала в шкафу в фехтовальной комнате. Правда, тогда она была в женском платье, а сейчас в мужском, но Афоня вспомнила вчерашний скандал... конечно, мужское платье ей вполне пристало, ведь она и была мужчина! Нет, надо так сказать: он не был женщина... Звали ее не Лия де Бомон, а Шарль д’Эон. Или надо сказать – звали его? Афоня призадумалась над грамматикой, однако сон продолжался: Д’Эон распахнул дверь и чуть не сбил с ног притаившегося там человека. Шевалье втолкнул его в комнату, а Бекетов приставил к горлу неизвестного шпагу и грозно прошипел:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Афоня вскочила с постели и молча накинулась на д’Эона. Вскочила ему на спину, как кошка, ухватилась за гриву белокурых волос. Почему-то она думала, что это окажется парик, и предвкушала удовольствие, как опозорит кавалера-мадемуазель: вдруг он прикрывает лысину?! – но под пальцами Афоня ощутила вполне живые, теплые локоны. Это были настоящие волосы! Обладатель их завизжал от боли, а незнакомец в ночном колпаке проговорил:

– Все правильно, девочка! Я и вправду нуждаюсь в защите! Эти двое против меня!

Афоня неловко спрыгнула со спины д’Эона, брезгливо отряхнула руки и, не глядя на него, словно его и на свете не было, уставилась на полного человека в колпаке. Лицо его, несколько расплывчатое, носило следы былой красоты, особенно хороши были черные глаза – моложе всего прочего и в лице его, и в фигуре, и в голосе, и в повадках...

– Погодите, я вас знаю, – сказала она. – Ваше имя Колумбус? Вы прибыли из Англии с каким-то поручением к послу? Я видела вас вчера на приеме, слышала, как мистер Гембори говорил о вас императрице.

У Афони горло перехватило при воспоминании о том, что пришлось пережить вчера. Она умолкла, но тут заговорил нежданный ночной гость в колпаке:

– Да, меня зовут Колумбус, это правда. Но прибыл я не из Англии, а из Швеции. Мое поручение касалось именно шведских интересов в России, в частности некоего письма... Однако я вынужден был остановиться у своего старинного приятеля Гембори, потому что в шведском посольстве карантин, весь корпус тяжело болен, туда завезли холеру, императрица распорядилась установить охрану, чтобы зараза не пошла дальше. Никого не впускают и не выпускают. Мне не хотелось угодить в западню, поэтому я попросил приюта у Гембори, а поручение мое пока осталось невыполненным.

– В самом деле, – кивнул д’Эон. – Про карантин у шведов я слышал. Но бог с ними. Послушайте, Колумбус, мы не тронем вас, если вы будете молчать о том, что видели меня здесь. У нас приватное дело, которое касается только нас двоих. Не сомневаюсь, что вам знакомо такое словечко – дуэль?

– Ого! – залихватски усмехнулся Колумбус.

– Так вот, у нас была назначена дуэль. Поскольку мы оба должны нынче утром покинуть Санкт-Петербург, времени у нас осталась самая малость. И вы не должны нам помешать.

– В самом деле, – поддакнул Бекетов, – Афоня, ты его постережешь, пока я не вернусь.

– Или пока не вернусь я, – с тонкой улыбкой добавил д’Эон.

– Пока один из нас не вернется и не сообщит тебе об исходе нашего поединка, – сердито сказал Бекетов.

– Да я раньше убью себя, чем эту дуэль допущу! – вскрикнула Афоня со слезами в голосе.

– Господа, господа, – суетливо заговорил Колумбус. – Успокойтесь. У меня есть отличное средство вас примирить, все ваши распри прекратить, вернуть сердечное расположение ее величества к шевалье...

Бекетов издал тихое рычание.

– Мне не нужно сердечное расположение императрицы ко мне, – довольно невежливо буркнул д’Эон. – Мне нужно ее сердечное расположение к Франции.