Чайная книга

В свете фар Олег едва ли не каждую шерстинку ее разглядел. Еще говорят, время течет одинаково.

— Сбил? — шепотом спросила Маринка, прижав к горлу ладонь.

— Вроде нет, удара не было. Здоровая зверюга…

— Пошли посмотрим.

Они выбрались из машины. Кузнечик только высунул голову, провожая их взглядом.

Парень и девушка обошли кругом автомобиль, удивленно переглянулись.

— Ну, убежала, наверное.

— Или почудилось?

— Двоим сразу? Вряд ли.

— Белая такая, лохматая?

— Ну да. Больше овчарки.

— Мы тут ночевать останемся? — буркнул Кузнечик. — Или поедем?

— Видел? — спросила его Маринка. — Пса?

— Делать мне больше нечего, глюки ловить, — сказал тот, позевывая. Он единственный из троих был спокойным, как дохлый слон.

Небо, чистое, угольно-черное, усыпали звезды. Полная луна покачивалась на единственном облаке, будто на надувном матрасе. Путешественники осмотрелись. Рядом с дорогой топорщился невысокий кустарник, справа за ним виднелись деревья вроде кленов, насколько можно было судить в темноте, дальше тянулись к небу шеренги сосен.

С этой стороны гора довольно круто поднималась вверх, с другой — склон полого уходил вниз… и метров через десять обрывался.

— Ого. Полетели бы… птичкой, — сказал Олег.

— Смотри, — откликнулась Маринка.

Позади них, у самого склона, белел памятник. Густые тени плясали на прямоугольном камне и подле него, танец белых и черных пятен вызывал неприятное чувство.

— Поехали отсюда, на фиг. — Олег забрался в машину.

Маринка застегнула кофточку на все пуговицы и руки сунула в рукава, чувствуя, что ее начинает бить озноб. Машина завелась, громкий звук испугал Маринку, — казалось, тишина должна царить тут безраздельно.

Но автомобиль тронулся, и страх понемногу прошел.

Здесь, на северном море, острова были как близнецы — высокие, скалистые, поросшие темным ельником и мощными соснами. Кузнечик, двоюродный брат Маринки, родился и вырос на одном из таких островов, Олег жил на севере уже восемь лет, а сама девушка недавно приехала из земель куда более южных.

Сюда их притащил Кузнечик — показать причудливую скалу в форме раскрытой ладони.

Маринка опасалась — тут не продохнуть будет от туристов, таких же любителей работы моря и ветра, но местечко оказалось довольно глухим.

Гостевой домик уютом не поражал: две крохотные комнаты, диван и стулья, обтянутые красной шерстью, холодильник и радио. До ближайшего телефона идти с полкилометра. Зато люди приветливые и, как на подбор, — темнолицые, крепкие, будто постоянный ветер и штормы добавили им сил и умения твердо стоять на земле.

Кузнечик в первый же день потащил друзей на ту самую скалу. Она в самом деле оказалась весьма похожей на руку, причем левую. Над ней кружили крачки и чайки, вопили пронзительно. Кузнечик порывался забраться на причудливый, обточенный ветром утес, но его ждало разочарование: между скалой и берегом обнаружился довольно широкий пролив, а море вело себя неспокойно.

— В прошлый раз тут не было столько воды, — ворчал неудавшийся скалолаз на обратной дороге.

Маринке же не давал покоя вчерашний памятник. Все-таки… Сами вчера едва не погибли на том же месте.

— Поедем посмотрим! — затеребила она Олега.

— Я на эту чертову дорогу больше не сунусь!

— Так днем же.

— Какая разница! Ты что, памятников не видела?

— У тебя склонность к некрофилии? — радостно подключился Кузнечик. Маринка отвесила братцу подзатыльник. Она старше, ей можно.

Днем дорога выглядела безобидной. Неожиданных поворотов, осыпей — ничего этого не было. Два автомобиля могли разойтись свободно — Олег на своем веку встречал куда более опасные трассы. Он пожалел, что поддался на уговоры Маринки: в самом деле, ну что за детсад?

А собака… бывает. Никто не пострадал, и хватит об этом.

Памятник днем тоже не таил в себе ничего зловещего. К нему, видно, давно не приходили, на фотографиях были потеки грязи, тропка — всего пара шагов длиной — заросла кострецом и репейником.

Два лица улыбались с черно-белой керамики. Мужчина и женщина, обоим по тридцать, фамилия одинаковая.

— Семейная пара, — сказал Олег.

— Мда… — даже Кузнечика проняло. Он был слишком живым, чтобы думать о смерти, и все, что о ней напоминало, давило тяжелым грузом.