118  

— А как же, Бесиков! — согласился тот. — Вестимо, ясно!

Алексей чуть ли рот не разинул, слушая этот дуэт, который оба мошенника в полицейских мундирах вели столь же согласованно, как Панталеоне и Тарталья в итальянской комедии. Вот уж воистину — два шута гороховых!

— А кто же в таком случае удушил генерала Талызина, а, Бесиков? — озабоченно свел брови шут Варламов, и шут Бесиков ни на миг не замедлился с ответом:

— Как кто? Да проклятый злодей Дзюганов! Прикончил господина генерала, а нам глаза отвел. Разве мы могли его подозревать? Разве мы могли допустить, что человек, служащий в полиции, окажется настолько низок, чтобы…

— Нет! — патетически завел глаза Варламов. — Не могли! И не подозревали. Оттого и дали свершиться роковой ошибке, жертвою которой едва не пал сей молодой человек благородного происхождения.

— И благородных намерений, верно, Варламов? — не унимался злоехидный Бесиков. — И вообще, весь облик его так и дышит благородством…

И это было последней каплей, переполнившей чашу терпения нашего героя.

— Довольно! — не выдержав, Алексей даже привскочил, но неосторожно ступил на больную ногу и принужден был снова плюхнуться на диван. — Довольно комедию ломать!

— Да что ты, Алеша? — удивился Каразин. — Пускай их резвятся! Главное, чтобы твое имя очищено было от греха, чтобы твоя честь восстановилась.

— Вы знаете, ваше сиятельство, кто такой Дзюганов? Это их подручный, утонувший в Неве. Был сей человек настолько предан господам Бесикову, Варламову… и, как я теперь смекаю, его светлейшему сиятельству, — издевательский полупоклон в сторону Зубова, — что, прикажи ему вздернуть меня на дыбу, усадить на кол или пройтись по моей спине горящим веничком, он бы, конечно, это всенепременно сделал.

Ему теперь уже все равно, что о нем говорят, но мне не все равно. Потому что, его хают так же огульно и несправедливо, как хаяли прежде меня. Мне надобно не только честь попранную восстановить. Мне надобно знать, кто убил генерала Талызина! Понимаете, господа? О нет, пусть никто не опасается, я не собираюсь мстить. Я только хочу услышать это признание — а сердце говорит мне, что человек, задушивший генерала, находится в этой комнате! — так вот, повторяю, я не намерен мстить…

— Кто-то вас здесь испугался, что ли? — с тихой яростью подал голос Зубов. — Что вы заранее всех в трусах числите? Заладили: не буду мстить человеку, задушившему генерала… Да никто его не душил, понятно вам? Никто! Потому что когда я вошел в его дом, генерал Талызин лежал около стола уже мертвый. Мертвее не бывает!

Март 1801 года.

Наконец-то между шестью и семью часами утра Мария Федоровна и Елизавета отправились в Зимний дворец. Там Елизавета увидала нового императора, лежавшего на диване, — бледного, расстроенного и подавленного. Приступ мужества сменился у него новым приступом слабости, изрядно затянувшимся.

Граф Пален был при нем, однако при появлении Елизаветы Алексеевны низко поклонился ей и удалился к окну, делая вид, что не слышит разговора супругов.

Александр бормотал, хватая руки жены своими ледяными, влажными пальцами:

— Я не могу исполнять обязанности, которые на меня возлагают. У меня нет на это сил, пусть царствует кто хочет. Пусть те, кто исполнил это преступление, сами царствуют!

Елизавета покосилась на Палена, стоявшего в амбразуре окна, и увидела, как тот передернулся. Конечно, она не могла знать, о чем именно он думает, что вспоминает, однако почувствовала, как глубоко оскорблен этот человек — оскорблен за себя и за тех, кто обагрил руки в крови ради Александра, ради ее слабохарактерного супруга. Она поняла, что время ей проявить женскую слабость еще не настало. Ей предстояло быть сильной за двоих — за себя и за мужа.

И Елизавета начала говорить, шептать, увещевать, твердить — предостерегать Александра от тех ужасных последствий, которые могут произойти от его слабости и необдуманного решения устраниться. Она представила ему тот беспорядок, в который он готов повергнуть свою империю. Умоляла его быть сильным, мужественным, всецело посвятить себя счастью своего народа и смотреть на доставшуюся ему власть как на крест и искупление.

— Крест и искупление, — повторил Александр, несколько оживая. — Да, это мой крест, который я буду нести до смерти! Все неприятности и огорчения, какие случатся в жизни моей, я буду нести как крест!

  118  
×
×