Короля играет свита

Наконец-то даже скептики начали одобрительно подумывать, что цель и в самом деле оправдывает средства!

Май 1801 года.

Никто ничего не ответил Алексею, не возразил, не засмеялся, хотя в его предположении о самоубийстве Талызина можно было найти немало смехотворного и уязвимого. И в то же время оно было удобным — настолько удобным, что позволяло покончить с поисками виноватого, мгновенно завершить затянувшийся разговор, распутать слишком уж запутанный узел предположений и каждому заняться своими отложенными, но неотложными делами.

Первым смекнул это Василий Львович, и он же первым “занялся делами”. В комнате еще не утих общий облегченный вздох, как он снова выхватил заткнутые за пояс пистолеты и кинулся к князю Платону Александровичу:

— А теперь извольте выдать бумаги!

Последовало мгновение общего замешательства, однако если князь Платон пребывал в состоянии растерянности, из которой никак не мог выйти, то Бесиков и Варламов были все-таки людьми совершенно иными, чего князь Каразин в своем порыве не учел.

А зря!

Надо думать, эта парочка довольно натерпелась сегодня от злоязыких противников, особенно — от князя Василия Львовича, потому что Бесиков с Варламовым разом сорвались со своего диванчика и налетели на Каразина, как озверевшие от безделья псы налетают на забредшего на двор бродягу. Вцепились в него с двух сторон, вышибли пистолеты и принялись волтузить, от ярости и мстительности позабыв, кто тут есть кто.

Князь Платон смотрел на эту свалку, натурально вытаращив глаза, остолбенев до того, что не в силах был пошевелиться. Но сестра его и соображала, и двигалась быстрей! Алексей и ахнуть не успел, как Ольга Александровна подхватилась с канапе и ринулась вон из залы, к двери, ведущей в зимний сад, а оттуда во двор, где у калитки, конечно, по-прежнему ждала ее карета, готовая к долгому и невозвратному пути. Легкие ноги быстро несли ее, и она, конечно, в минуту исчезла бы, когда б не раздался резкий окрик:

— Стойте, сударыня! Остановитесь! Алексей поначалу даже ушам не поверил, услышав этот голос. Неужели это он крикнул? Неужели это он подхватил с полу один из пистолетов князя Василия Львовича и, взведя курок, направил его на тоненькую фигурку в голубом платье с измятыми кружевами и повисшими розами?

Ольга Александровна оглянулась и тоже не поверила своим глазам. Видно было, что ее в первое мгновение даже шатнуло от изумления. А потом она, глядя попеременно то в голубые, расширенные глаза Алексея, то в черное око дула, вдруг залилась смехом — веселым, серебристым, безудержным смехом, в котором далеко не всякое ухо, а лишь самое чуткое могло бы различить нотку истерического отчаяния.

— Да и у вас, сударь, та же мания, — хохотала она, — даму под прицелом держать! Неужто у вас — у вас! — хватит сил в меня выстрелить?! А ну-ка, любопытно поглядеть. Ну же! Пли! Чего стоите, как соляной столб? Моченьки нет? Пли, говорю я вам!

— В вас я стрелять не намеревался, — с трудом выталкивая из пересохшего горла слова, произнес Алексей, поднося дуло пистолета к виску, — но клянусь богом, что застрелюсь через минуту, ежели вы или ваш брат не отдадите Василию Львовичу письмо великого князя. То самое, что взято вами было из секретера генерала Талызина вместе с другими его личными бумагами… кои теперь принадлежат по праву мне… как его ближайшему родственнику и наследнику.

— Вот те на! — промямлил толстый Варламов, скатываясь с распластанного на полу Каразина.

Варламов, конечно, был самый трудный противник, ну а с тощим, вдобавок столь же обессиленным изумлением Бесиковым князь справился одной левой и молодцевато вскочил на ноги, со странным выражением поглядывая на Алексея, все еще крепко прижимавшего дуло к виску.

— А ежели мы не послушаемся, — тихо спросила Ольга Александровна, подходя к Алексею совсем близко, — неужто стреляться станете?

— Стану, сударыня, — кивнул он, обреченно глядя в ее погибельные глаза.

— А ведь вы можете… — протянула она чуть слышно. — Я-то думала, что вы слабы… я не понимала вас. Но теперь понимаю. Платон! — повернувшись ко все еще остолбенелому брату, выкрикнула она. — Платон, отдай ему письмо. Слышишь? Отдай! — Голос ее внезапно зазвенел, однако она справилась со слабостью.

Зубов мгновение смотрел на сестру непонимающе, потом вдруг выражение бесконечной усталости состарило его лицо.

— Ты права, Ольга. И вы правы, мой юный друг. Вот, возьмите!