Короля играет свита

Мысль о том, что Екатерина тоже его ненавидит, что она желает его смерти, была с ним неотвязно, а потому он даже не очень-то удивился, когда вдруг заметил в глубине одной подворотни очень высокую фигуру, завернутую в длинный плащ, и в военной, надвинутой на лицо треугольной шляпе.

Похоже было, этот человек ждал кого-то, однако, когда Павел и Куракин поравнялись с ним, он вышел из своего укрытия и пошел слева от Павла, не говоря ни слова.

Павел оглянулся. Странным показалось ему, что на охрану появление этого человека не произвело никакого впечатления, хотя несколько минут назад они палками отогнали прочь какого-то нищего, который спьяну вздумал просить милостыньки у императора.

Куракин тоже шел с равнодушно — сонным видом, погруженный в какие-то свои мысли.

Впрочем, прислушавшись к себе, Павел вдруг ощутил, что не испытывает никакого страха. Мысль о том, что это может быть убийца, не трогала его сознания. Странным казалось только то, что ноги этого человека, ступая по брусчатке, издавали странный звук, словно камень ударялся о камень.

Павел изумился, и это чувство сделалось еще сильнее, когда он вдруг ощутил ледяной холод в своем левом боку, со стороны незнакомца.

Павел вздрогнул и, обратись к Куракину, сказал:

— Судьба послала нам, странного спутника.

— Какого спутника? — спросил Куракин.

— Господина, идущего у меня слева. Куракин раскрыл глаза в изумлении и заметил, что у великого князя с левой стороны никого нет.

— Как? Ты не видишь этого человека между мною и домовою стеною? — удивился Павел, продолжавший слышать шаги незнакомца и видеть его шляпу, его мощную фигуру.

— Ваше высочество, вы идете возле самой стены, и физически невозможно, чтобы кто — ни будь был между вами и ею, — благоразумно возразил Куракин.

Павел протянул руку влево — и точно, вместо того чтобы схватить незнакомца за плечо, наткнулся на камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел с цесаревичем шаг в шаг, и поступь его, как удары молота, раздавалась по тротуару.

Павел взглянул на него внимательнее прежнего. Тот как раз в это мгновение повернулся, под шляпой его сверкнули глаза столь блестящие, каких цесаревич не видал никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на Павла и, чудилось, околдовывали его.

— Ах! — сказал Павел Куракину. — Не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.

Павел начал дрожать — не от страха, но от холода. Казалось, что кровь застывает в его жилах. Вдруг из-под ворота плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:

— Павел!

— Что вам нужно? — ответил он безотчетно.

— Павел! — опять произнес незнакомец, на этот раз, впрочем, как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.

Потом он остановился. Павел сделал то же.

— Павел! Бедный Павел! Бедный князь!

Павел обратился к Куракину, который также остановился, удивляясь, что происходит с его высочеством.

— Слышишь? — спросил Павел взволнованно.

— Ничего, — отвечал тот, — решительно ничего.

— Кто вы? — сделав над собою усилие, спросил цесаревич, и Куракин вздрогнул, потому что ему показалось, будто Павел сошел с ума: он разговаривал с пустотой. — Кто вы и что вам нужно?

— Кто я? Бедный Павел! Не узнаешь? А ведь ты только что, вспоминал меня. Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Не разводи пауков в доме своем, не то они задавят тебя.

Произнеся эту странную, отрывистую фразу, незнакомец в плаще снова двинулся вперед, оглядываясь на Павла и все как бы пронизывая его взором.

И как цесаревич остановился, когда остановился его спутник, так и теперь он почувствовал необходимость пойти за ним.

Дальнейший путь продолжался в молчании, столь напряженном, что и встревоженный Куракин не мог сказать ни единого слова.

Наконец впереди показалась площадь между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец прямо пошел к одному, как бы заранее отмеченному, месту на площади; великий князь остановился.

— Прощай, Павел! — сказал человек в плаще. — Ты еще увидишь меня здесь. Помни: берегись пауков!

При этом шляпа его поднялась как бы сама собой, и глазам Павла представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка его прадеда Петра Великого.

— Не может быть! — вскричал он, едва не теряя сознания от страха и удивления, а когда очнулся, никого уже не было на пустынной площади;