Короля играет свита

Подслушанное, подсмотренное в будуаре княгини жгло его, словно уголья, спрятанные за пазуху. Он был убежден, что должен, нет — обязан сообщить князю о роли, которая уготована ему отцом Флорианом. Ведь человеком, известным своим благородным происхождением и заслугами пред Отечеством, собирались играть, словно тряпичным балаганным Петрушкою. Ведомый кукольником — смазливым аббатом, говорящий его медоточивым голосом, он должен будет предъявить государю позорный проект унии. И тому придется принять сей проект, не то имя его будет опозорено по всему миру. Но никто, никто, кроме Алексея Уланова, не будет знать, что письмо, которым проклятущие католики намерены держать в страхе русского государя, — что письмо сие будет подложным!

Должен, обязан сообщить… Но как? Каким образом? Явиться к князю и прямо так бухнуть с порога: поглядывал-де в потайное отверстие за прелю-бодейством женки вашей, подслушивал жуткие прожекты ее тайного любовника. И вы непременно должны мне поверить, князь-батюшка, потому что нельзя не поверить слову беглеца, который скрывается в вашем доме от правосудия!

Глупее не придумаешь. А умнее? Как поступить, чтобы князь поверил ему, чтобы захотел выслушать, чтобы с опаской отнесся к подольщением молодой жены? Письмо подметное подкинуть? Так, мол, и так… А ежели он сочтет письмо клеветническим, подстрекательским? Ежели вовсе бросит в камин, не читая: многие люди остерегаются и брезгуют читать письма такого рода (и правильно, между прочим, поступают)? Вот кабы сделать что-то такое… этакое… чтобы князь счел предостережение гласом свыше, поверил бы, как верят пророчеству! Но что, что это может быть…

Ночь провел Алексей без сна, забылся лишь под утро, однако поспать не удалось: сквозь зыбкий сон послышалась ему неровная поступь, сопровождаемая деревянным перестуком. Вскинулся, выглянул из своей каморки — и увидал на лестнице какого-то уборщика, который нес разом, два тяжелых стула, то и дело приостанавливаясь, опуская их на ступеньки и пытаясь перехватить поудобнее то один, то другой.

Алексей с усмешкой проводил его взглядом: “Вот же напугал, чертов сын! Я уже подумал, привидение вышло побродить!” Прикрыл поплотнее дверь, свернулся калачиком и снова попытался уснуть. Но отчего-то деревянный неровный перестук все звучал и звучал в ушах, и поблескивали чьи-то озорные глаза под нависшими буклями старинного парика, вспыхивала усмешка, звучал чей-то незнакомый, глуховатый голос: “Ну, что ж ты, сын дворянский? Подмоги ждешь, а воспользоваться ею время настало — в коленках ослабел?”

Он сел, ошалело глядя на дверь и слабо крестясь. Не помогло: все тот же усмешливый голос отдавался в ушах. Подсказка великого Случая, не воспользоваться которой — грех.

С этого мгновения он твердо знал, что надо сделать и как донести до князя пугающие вести.

…Из камина Алексей слышал весь разговор князя Каразина со своим старинным товарищем. Он знал причину отъезда Палена, знал, что возвращения не будет. Получалось, отец Флориан и иже с ним рассчитали правильно: не к первому министру попало письмо из секретера Талызина, не его руки обагрены кровью генерала. Пален теперь ничем не может защитить себя — он принужден сделаться покорной жертвой интриги, которую ведет вдовствующая императрица, направляемая… кем?

Ответа на этот вопрос Алексей хорошенько не знал. Мальтийские блестящие рыцари с их напыщенными ритуалами служили только маской, только прикрытием. Аббат Флориан, отец Губер — это были отдельные имена, случайные фигуры. За ними клубилось нечто темное, многоликое, а оттого кажущееся безликим, оно изрыгало на разные голоса: “Ад майорем деи глориам!” — и почему-то пугало Алексея до того, что даже крестильный крестик на его груди холодел, словно бы заключенная в нем вещая душа предков предчувствовала недоброе, норовила упредить юношу: надо противиться — хоть насмерть стой, а не пускай супостата римского к царю!

И вдруг он вспомнил, что значили эти слова. Да ведь, это девиз ордена иезуитов — игнатианцев, как их еще называли — по имени их основателя Игнатия Лойолы. Помнится, приходский священник отец Леонид рассказывал, что это за твари «посланцы божие», как они себя называют. Отец Леонид говорил тогда, что у иезуитов потому, так много приверженцев, что они фактически освобождают человека от понятия смертного греха. Вроде бы ты и служишь святой церкви, паришь над мирской суетою, и в то же время волен поступать так, как заблагорассудится. По их мнению, все заповеди, все святые узаконения можно нарушить, разрешено все, что угодно, — лишь бы действовать “ад майорем деи глориам”.