Короля играет свита

— Вы правы, ваше величество. Заговор… заговор против вашей особы действительно существует.

Павел надул щеки и с шумом выпустил воздух изо рта.

— Вот как? — пробормотал он нерешительно, как если бы уже пожалел, что вообще затеял этот разговор.

— Да, именно так. Я знаю о заговоре, знаю заговорщиков, потому что сам из их числа.

— Что вы говорите? — робко улыбнулся Павел, вдруг понадеявшись, что это только глупая шутка.

— Сущую правду. Я состою в комитете заговорщиков, чтобы следить за ними и контролировать все их действия. Исподволь я ослабляю их решимость и расстраиваю их планы. Все нити заговора у меня в руках, поэтому у вас нет причин беспокоиться: против вас злоумышляет только кучка безумцев. Того, что случилось во Франции, здесь не произойдет! Также не ищите сходства между вашим положением и тем, в котором находился ваш несчастный батюшка. Он был иностранец, вы — русский. Его ненавидела гвардия, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы его уважаете. В те времена в Петербурге не было никакой полиции, теперь же она существует и настолько предана вам, что слова сказать нельзя, шагу нельзя ступить, чтобы мне об этом немедленно не донесли.

— Все это верно, — кивнул император, видимо, приободрившись. — Но дремать нельзя. Вы должны принять самые строгие меры…

— Конечно, государь, я готов их принять. Но мне нужны полномочия настолько широкие, что я даже опасаюсь у вас их попросить. Ведь в списке заговорщиков очень не простые люди.

— Да мне все равно, кто там! Всех схватить! Заковать в цепи! В крепость их, в каторгу, в Сибирь!

— Я не могу. Я не могу! Я боюсь нанести вам смертельный удар, но… Простите, ваше величество! Во главе заговора ваши старшие сыновья и супруга!

— Я знал это, — ненавидяще прищурился Павел. — Вот это я и знал, и чувствовал!

Он даже ради приличия не сделал вид, будто огорчен. Более того, в глазах его светилось мстительное, почти довольное выражение. Павел знал, что окружающие втихомолку считают его чрезмерно подозрительным, почти безумным от тех страхов, которые вечно преследовали его, и теперь был чуть ли не счастлив, что наконец-то оказался прав в своих подозрениях. Он был готов сейчас же, немедленно призвать к себе великих князей и императрицу, бросить им в глаза обвинения, а потом тут же, на глазах своих, заковать в железы, однако Палену кое-как удалось его утихомирить. Павел успокоился, начал находить удовольствие в продолжении интриги, решив поиграть с “предателями”, как кошка с мышкой. Пален пообещал ему, что самое большее через неделю заговор окончательно созреет, и тогда…

На самом деле он уже сейчас знал, что Павлу осталось жить два, самое большее — три дня. Чтобы завершить дело, оставалось только одно: согласие Александра! И император дал своему министру это последнее средство в борьбе против себя: он подписал приказ об аресте обоих великих князей и императрицы и вручил бумагу Палену с указанием пустить в ход в любой момент, который покажется ему подходящим.

От императора Петр Алексеевич направился прямо в покои Александра и без лишних слов показал ему приказ императора. Потрясение молодого человека не поддавалось описанию. Едва ли не впервые Пален видел его в состоянии чувств искренних, не сдерживаемых привычной осторожностью и равнодушием. Великий князь был совершенно уничтожен.

— Идите… — только и мог выговорить он. — Идите. Потом, потом…

Пален вышел. Спустя час, когда он уже закончил дела в Канцелярии императора и готовился уезжать из Михайловского дворца, в его кабинет неверной походкой вошел бледный Александр, швырнул на стол запечатанное письмо, не обратив внимания на любопытствующие взоры секретаря, и так же неровно вышел.

“Все кончено, — подумал Пален, холодея. — Я перестарался. Он струсил, он окончательно струсил и решил отказаться. Просит меня прекратить подготовку заговора. Столько сил, столько сил потрачено зря… Сделать ставку на Константина? Это ничтожество, бонвиван и юбочник. Неужели в этом письме отказ?”

Пален приказал секретарю выйти и начал распечатывать письмо. Вдруг за дверью послышались торопливые шаги. Министр сунул письмо в карман… и в следующую минуту даже его железное самообладание едва не дало изрядную трещину. В кабинет вошел, нет, ворвался император.

Видел ли он сына? Нет? Почему явился именно в эту минуту? Или предчувствия, которые бывают у безумцев особенно сильными, обострились и пригнали его сюда, где сейчас решалась судьба и его, и всего заговора?