Царица без трона

– Священника! – крикнул Вишневецкий, но было уже поздно.

По телу умирающего прошла судорога, другая, он тотчас вытянулся и затих. Пан Адам закрыл пальцами его страшные выпученные глаза, перекрестился и встал с колен:

– Прими, Господь, его душу грешную… Страшно, что делает с человеком зависть. А ведь пан Вольдемар был добрый шляхтич. Но ненависть и ревность ослепили его. Он сказал только, что какой-то неизвестный слуга посулил ему выкрасть у нашего гостя известное вам письмо, – пан Адам многозначительно кашлянул, – а потом дал отравленный кинжал, чтобы непременно покончить с паном Димитрием. Корецкий еще бормотал что-то о царевых подсылах… Видимо, Годунов прослышал о царевиче и забеспокоился. Надо проверить слуг, надо искать… – Он осекся и повернулся к Димитрию, который стоял чрезвычайно бледен и покачивался. – Ради всего святого! Что с тобой, пан Димитрий?!

– Ваше высочество! – крикнул страшно обеспокоенный Мнишек, бросаясь к нему, однако было поздно: царевич без памяти грянулся оземь.

Ох и суматоха поднялась! Кто-то кричал, что надо бежать искать отравителей, кто-то звал доктора, кто-то выкликал священника. Пан Мнишек громогласно взывал к Божьему милосердию, а братья Вишневецкие собственноручно волокли дорогого гостя в дом.

Среди всей этой суматохи спокойным оставался только пан Казик. Он придержал за рукав своего приятеля, пана Тадека, который тоже порывался куда-то бежать, кого-то искать, и успокаивающе сказал:

– Не спеши. Все равно никого не найдут. Уверяю тебя, что все подсылы давно скрылись из Самбора. Или сбежали, как только поняли, что Корецкий потерпел поражение. Поэтому стой спокойно.

– Как я могу стоять спокойно?! – всплеснул руками пан Тадек. – Ведь пани Удача вновь повернулась к нам спиной! Претендент вот-вот испустит дух вслед за злосчастным паном Вольдемаром, и нам ни за что не попасть в Московию.

– Ничего, авось попадем, – чуть ли не зевая, похлопал его по плечу пан Казик. – Никто больше не умрет, клянусь. От этой болезни еще никто не умирал.

– От какой болезни? – захлопал глазами пан Тадек. – Разве этот москаль болен? Но как же называется его болезнь?

– Она называется corda fidelium, – с ухмылкой отвечал пан Казик.

Сентябрь 1600 года, Москва, Чудов монастырь

– Кто таков? – Окошко в дверце монастыря распахнулось, блеснули настороженные глаза привратника.

– К отцу-настоятелю письмо издалека.

– Письмо? – Привратник поспешил отворить низкую калитку, прорезанную в воротах. – С письмом велено допустить немедля. Изволь, добрый человек.

«Добрый человек», с трудом протиснувшийся в калитку и принужденно пригнувший голову, был в монашеском облачении, даже в куколе, изобличавшем в нем схимника, однако с увесистым дорожным мешком за плечами. Это несколько удивило привратника: братия обычно путешествовала налегке, не обременяла себя мирскими благами, предпочитая кусочничать Христа ради; этот же либо шел и в самом деле издалека, либо путь ему еще предстоял дальний. Меряя мощеный двор широкими шагами, гость зашагал к зданию монастыря, причем шаги его гулко отдавались по бревнам. Привратник вторично озадачился: путник был одет не в калиги-поршни ^[38] либо лапотки, а в сапоги с каблуками, подбитыми железными набоечками, как подбивали свою обувь только самые богатые господа, а уж никак не схимники-постники-скромники. Да мыслимое ли дело – в таких сапогах, да в дальнюю дорогу?! Хотя идет гость споро, словно и не устал от многодневного пешего пути… А кто сказал, что путь его был пеш? Вполне возможно, что он прибыл сюда верхом и где-нибудь в ближнем к Кремлю закоулке его ждет-поджидает притомленная коняшка. Все в этом монахе изобличало не просто верного слугу Господа, а именно господина, человека, привыкшего повелевать, а не подчиняться. Так и чудится, что, войдя в покойчик, отведенный отцом Пафнутием для приема посетителей, неизвестный не падет к ногам настоятеля, лобызая его руку, а без приглашения сядет в самое удобное кресло и повелительным голосом задаст какой-нибудь вопрос.

Привратник прогнал глупые мысли, зевнул, перекрестил рот, чтоб туда не плюнул лукавый, и с грохотом задвинул в скобу тугой засов.

Если бы сей привратник был наделен не только прихотливостью воображения, но и умением видеть сквозь стены, он бы убедился, что почти не ошибся, представляя себе встречу отца Пафнутия и сего неизвестного человека. Правда, гость все же приложился к руке игумена, но к ногам не падал и в кресло плюхнулся без всякого позволения – что да, то да. А величавый отец-настоятель, спешно выгнав служек, сам хлопотал вокруг него, подталкивая под бок малую подушечку, да подсовывал под ноги резную скамеечку, да суетливо спрашивал, чего налить с устатку дорожного: травничку ли, монастырской наливочки, зелена вина либо фряжского, а то и романеи.

---

38 Старинная обувь странников: кусок шкуры мехом наружу, затянутый ремнем вокруг щиколотки.