Царица без трона

Вот и ответ на ее вопрос. Все это время знахарка небось сношалась с паном Тадеком. Так-то он исполняет приказ! Ну, помянет он завтра эту зеленоглазую искусительницу добрым словом, Барбара ему в этом охотно поможет!

Она мстительно усмехнулась – и вдруг насторожилась, словно охотничья собака, сделавшая стойку. Откуда-то потянуло дымом!

Барбара выскочила в сени и ахнула: дым полз по полу серой мутной рекой!

– Пожар! – завопила она истошным голосом. – Горим! Проснитесь, панна Марианна! Спасайтесь, во имя Господа Бога!

В ту же минуту в сенях появился Янек Осмольский. Он держался за голову и покачивался. Меж растопыренных пальцев сочилась кровь.

– Скажите госпоже, надо спасаться! – простонал он. – Пожар! Надо гасить пожар! Уведите панну Марианну!

Постепенно просыпался народ. Сначала поднялась страшная суматоха, но вскоре воевода сендомирский и его сын Станислав утихомирили перепуганных людей и приказали тащить воду отовсюду, где она есть. От криков проснулись слуги, стоявшие в службах, смекнули беду и тоже прибежали с водой. Загоревшаяся кухня была вскоре погашена. Сначала вытащили было из постели и повели на расправу главного повара панны Марианны, однако вскоре поняли, что его небрежность тут ни при чем. Пожар был явно учинен с умыслом. Дрова в кухне разбросаны по полу, а по всем переходам вблизи опочивальни панны Марианны натрушено на полу сено. Это был злонамеренный поджог, сомнений в сем не было и быть не могло.

Когда начали разбираться, Барбара Казановская немедля выложила правду о визите знахарки, которая незваная пришла лечить больной зуб государевой невесте, а потом непотребно долго задержалась при попустительстве охранника, пана Желякачского. Только приступили к Желякачскому с расспросами, как прибежала дворовая стража: знахарку схватили в конюшнях при попытке поджога!

Пан Тадек пал в ноги воеводе. Его связали и оставили решение его судьбы до утра. Связанную знахарку посадили в другой каморе, приставив к обоим изрядную стражу.

Насчет участи этой девки сомнений не было: повесить негодницу на первом же дереве!

Июль 1605 года, Москва

Горе побежденным! Женщинам побежденных – горе вдвойне…

Месяц прожила Ксения в доме князя Мосальского на положении узницы-затворницы. Первые дни лежала в горячке – молила, звала к себе смерть, однако та не послушалась. Ксения отказывалась от пищи, а как-то раз даже и впрямь попыталась наложить на себя руки, обкрутив вокруг шеи длинную толстую черную косу и сильно потянув за нее. На беду, вошла в комнату служанка – подняла крик, созвала народ. Вбежал сам князь Василий Михайлович. Ксения думала, что он прибьет ее от злости, но досталось только ни в чем не повинной служанке. С тех пор с пленницы ни на миг не спускали глаз: горничные, сенные девки сменялись в ее комнате беспрестанно, ночью не спали, бессонно таращились на царевну. О, вот когда настала мученическая мука! Ксения почувствовала, что от этого неусыпного внимания еще немного и сойдет с ума. Заходилась в таких рыданиях, что начинала задыхаться и терять сознание. В минуты просветления порой видела над собой озабоченное, встревоженное, даже перепуганное лицо Мосальского. И думала: ага, достанется тебе на орехи, как помру или с ума сойду! Не простит хозяин, да? Так тебе и надо!

Ксении никто не говорил, но она знала, что матери и брата уже нет в живых. Зарыли их в беднейшем, убогом Варсонофьевском монастыре за Неглинной, между Сретенкой и Рождественкой. Не было над ними справлено обычных обрядов: похоронили их как самоубийц, ибо каждый из них в конце концов сам выпил отраву… А вместе с ними в простом гробу закопали тело отца, государя Бориса Годунова, труп коего прежде был захоронен в Архангельском соборе. Был ли на все эти кощунства прямой приказ нового властителя России или же клевреты его сами поспешили пред ним выслужиться – того Ксения не знала. Зато знала участь свою.

Знала, почему ее не убили, почему так берегут. Вернее, для кого берегут!

Для того щербатого, с паучьими пальцами. Для Гришки-расстриги. Да, споткнулся-таки батюшка об этот ухаб, а за ним споткнулись и мать с братом. Настал ее черед. Ворвется, навалится потным, волосатым телом, вопьется щербатым ртом…

От одних таких мыслей, от воспоминаний об их первой встрече Ксению начинало рвать желчью. Она исхудала, осунулась. Глядя на свои истончившиеся пальцы, вдруг почуяла надежду на спасение. Может, утратит красоту? Спадет с лица и с тела? Погаснут от слез глаза, разовьются кудри – ведь они от счастья вьются, а не с печали! Может, не захочет ее Самозванец?