Повелитель разбитых сердец

Какие еще «дальнейшие отношения» могут быть между нами? У нас чисто деловой разговор. Ну, дышит он мне в ухо… Так, видать, привычка у него такая. Да и меня дрожь бьет исключительно потому, что я боюсь щекотки.

– Филипп – не мой сын, – продолжает Максвелл, задумчиво проводя кончиками пальцев по моей руке. Я знаю, некоторые люди даже при деловом разговоре не могут удержаться от лишних движений. Я тоже зачем-то поворачиваюсь к нему и легонько касаюсь его щеки. Но это просто так, совершенно незначащий жест. – Другое дело, что да – я принимал участие в устройстве его судьбы. Собственно, он и назван Филиппом именно потому, что Жани хотела как-то выразить мне свою благодарность. Меня ведь зовут Лотер-Филипп-Максвелл. Сочетание дикое, да и Лотер-Филипп звучит слишком помпезно. Поэтому дома меня звали Максвеллом – благодаря бабушке-англичанке. Но Филипп – вообще родовое имя Ле-Труа. Так звали одного моего очень далекого предка, незаконного сына графа Лотера Ле-Труа де Море, который был казнен республиканцами в 1790 году. Матерью моего предка была дочь садовника. Ее тоже казнили – за связь с аристо. Спасся только Филипп. Он вырос у старого слуги своего отца, потом женился на богатой вдове-буржуазке. То есть наш род не вполне аристократический, но все же старинный, и какие-то свои принципы о том, как надо воспитывать незаконных детей, мы соблюдаем. Это вовсе не значит, что у меня есть незаконные дети! – уточняет он, заглядывая мне в глаза. – Веришь?

Я киваю.

– А почему ты принимал участие в судьбе Филиппа?

– Потому что его отец – мой приятель. Нет, не так. Тут очень сложная цепочка отношений. Жильбер – корсиканец…

– Да, я знаю, мне говорила Клоди.

– Клоди?

– Ну да, та дама в длинном платье, которую ты мог видеть сегодня рядом с Жильбером.

– Ах вот это кто! – усмехается Максвелл. – Ну, ну, рассказывай. Что тебе еще говорила Клоди?

– Ну, что Жани тоже корсиканка и они с Жильбером, судя по всему, любовники.

– Ну и дура эта твоя Клоди, – вдруг сердито говорит Максвелл. – Любовники! Скажет тоже! Жани – сестра одного человека, чье имя сейчас на слуху по всей Франции. Его зовут, вернее, звали Жан-Ги Сиз.

– А, который покончил с собой в тюрьме! – вспоминаю я.

Максвелл кивает.

– Таинственная история. Совершенно непонятно, почему он это сделал. Видишь ли, у них, у корсиканцев, существует очень строгая дисциплина в их «семье» – то есть в боевой группе. Они дают очень серьезные клятвы, для них слово чести значит куда больше, чем для любого другого человека.

Мгновенно вспоминаю рассказ Мериме «Маттео Фальконе». Пожалуй, это все, что я знаю о кодексе чести корсиканцев. Но если он и по сей день такой, как у этого Маттео, убившего своего сына за то, что тот выдал карабинерам разбойника Санпьеро, которому был дан приют в доме Фальконе, – то это просто туши свет!

– В принципе, если «семья» считает, что жизнь какого-то ее члена становится опасна для общего дела, ему могут прислать нечто вроде «черной метки», коллективного приговора, – и это будет означать, что он обязан совершить самоубийство…

Так вот почему Иан Колона уверял, что не имеет отношения к самоубийству Сиза! Он ему никакой «метки», видать, не посылал.

– Можно отказаться, конечно, – продолжает Максвелл, – но тогда или «семья» тебя рано или поздно достанет, или ты просто потеряешь среди корсиканцев право на звание человека. Может быть, эти нравы кому-то покажутся дикими. Но они существуют, с ними надо считаться. Так вот, Жану-Ги Сизу никто никакой «черной метки» не посылал. В этом публично клянется сам Иан Колона, а он человек серьезный. Более чем! Но вернемся к Жани. Итак, она сестра Жана-Ги Сиза. А Жильбер – его побратим. То есть она все равно что сестра Жильбера, понимаешь? Между ними не могло быть никаких других отношений, кроме дружеских. Он-то и свел ее в свое время со своим соседом Гийомом Феранде. И вообще, как мог, присматривал за ней. Однако у Жильбера был еще один побратим. Он не корсиканец и даже не француз. История их знакомства… ну, это неинтересно.

Истинная правда. Мне вообще все это уже не слишком интересно. И я совершенно не понимаю, почему Максвелл так увлекся рассказом, что даже перестал меня гладить по руке. И по другим местам – тоже перестал. Поэтому я мычу какое-то неопределенное «М-м-да…», после чего Максвелл все же продолжает рассказывать:

– Короче говоря, этот парень год назад был во Франции и случайно познакомился с Лорой в моей мастерской. Я как раз заканчивал одну картину… Ты, видимо, знаешь, о чем речь. Наверняка Николь рассказала тебе о «Сафо и Фаоне». У Лоры и этого парня завязались романтические отношения. Лора забеременела, но аборт делать не стала. И напрасно. Тот человек связан очень серьезными обязательствами, жениться он не может и не хочет. Родился ребенок. Поскольку Жильбер – побратим этого человека, а я чувствовал себя ответственным за Лору, ведь они познакомились у меня, мы взяли на себя устройство судьбы малыша. Я заплатил Лоре хорошую сумму, но она, по-видимому, осталась недовольна. Я не верю, что в ней взыграли какие-то материнские чувства. Скорей всего, ей захотелось еще денег, и она явилась шантажировать Жани. Ко мне напрямую сунуться побоялась, знала, что я пошлю ее подальше, ну а если бы денег попросили Жани и Жильбер, я бы им не отказал.