Повелитель разбитых сердец

Кому из обитателей Сен-Фаржо не известна история тяжбы семейства Лепелетье с великим Давидом! Слышал о ней и я. Отец, который, боюсь, принял эту историю слишком близко к сердцу и чрезмерно поверил в нее, рассказывал мне о ней.

Вынужденные хранить позорящую их картину в замке, Максимилиан и Луиза-Сюзанна Лепелетье спрятали ее в потайное место. В 1825 году Жак-Луи Давид умер в Брюсселе, где жил после возвращения на трон Бурбонов. Талант его к тому времени пришел в упадок. Разумеется, в последние годы ему было не до беспокойства о судьбе старого, никому не нужного полотна! Однако судебная система продолжала действовать. И вот однажды приставы явились в Сен-Фаржо, чтобы узнать, в каком состоянии находится картина. Что же выяснилось? Максимилиан и Луиза-Сюзанна умерли и никому не успели передать тайну.

Минули годы, во Франции снова Республика, и позорная слава Лепелетье, когда-то воскликнувшего: «Я голосую за смерть тирана!», теперь никого не волнует. Зато картина!.. Полотна Давида висят в Лувре, за ними гоняются коллекционеры. Их цена с годами будет только расти. Владеть картиной Давида – значит владеть состоянием, которое будет приумножаться, словно капитал в хорошем банке. Это и правда капитал.

Сие понимали все Буагелланы, начиная с моего прадеда, сменившего Лепелетье в Сен-Фаржо, ну а мой отец понимал так очень хорошо. Все они в разное время отдали дань поискам исчезнувшего полотна. Тошно вспоминать – мое детство прошло под знаком этих поисков. Простукивали стены, поднимали полы, расширяли провалы, чем еще более усугубили и без того печальное состояние замка.

Я – каюсь! mea culpa! ^[46] – относился к поискам всерьез только в розовом детстве. Потом, после смерти отца, я стал трезвее смотреть на жизнь, а может быть, дело в том, что я просто слишком ленив, чтобы тратить жизнь на поиски несуществующего сокровища. Как и мой русский приятель, я был убежден, что картины не существует, что она уничтожена сухопарой Луизой-Сюзанной (бог весть почему, дочь Лепелетье представляется мне именно сухопарой, с непреклонно поджатыми губами) или ее любимым дядюшкой. Но теперь… Теперь, прочитав дневник этой особы, я могу только покачать головой.

Боже мой! Как жестоко я ошибался! Ведь в записях Луизы-Сюзанны содержится прямой намек на то, где его следует искать: exterritorialite – вот ключевое слово!

…Перечитал дневник и свои восторженные заметки. С чего бы это я вдруг воодушевился? Не иначе меня заразила своим энтузиазмом эта хитрющая и коварная Луиза-Сюзанна. Может быть, она и была сухопарой, однако простушкой ее не назовешь. Да, боюсь, дело поисков картины не столь простое, как мне показалось сначала. Хоть и есть ключевое слово, но его мало. Мало! Слишком уж растяжимо понятие exterritorialite. В одиночку я вряд ли смогу справиться с этим делом. Надо бы с кем-то посоветоваться, но с кем? Разве что сказать моему русскому? Поговорим о картине, а уж после – стреляться…

На этом все записи обрываются.

23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова

– Ладно, убери пистолет, – говорит Клоди. – Я тебе все скажу. Делать нечего… Ты меня тут спросил: почему я так долго тянула, хотя знала, где картина, уже давно? Просто потому, что я не хотела делиться с вами, ясно? Я поставила себе задачу сначала избавиться от всех вас… вернее, почти от всех. Мне нужен был кто-то из мужчин, потому что одной мне затруднительно достать картину. Я колебалась между тобой и Жильбером. Но ты все решил за меня, верно?

Я уверена, что теперь-то Иса если и не выстрелит в Клоди, то хотя бы грязно обругает ее. Однако он только ухмыляется:

– Да уж, я и впрямь все за тебя решил!

Похоже, ее откровенность его ничуть не возмутила. Он даже доволен! Он даже как бы проникся к ней доверием!

Ну и логика…

Или он ведет какую-то игру? Какую? И какую игру он ведет, делая вид, будто не узнал меня?

Или… или и вправду – не узнал?

А что, если я просто-напросто все выдумала, все свои страхи? Что, если Иса действительно не успел разглядеть меня – там, в роддоме? Василий захлопнул дверь слишком быстро, в коридоре было полутемно, я была в халате, волосы гладко зачесаны и заколоты: я всегда прилизываю свои буйные кудри на работе, а такая прическа меня совершенно меняет… Иса, вполне возможно, прилетел во Франкфурт из Нижнего одним самолетом со мной, но не узнал меня в аэропорту, а уставился на меня, как и все прочие пассажиры лифта, только потому, что крокодил в моей сумке вдруг заорал дурным голосом «Ламбаду». Значит, и вовсе не Иса преследовал меня, а мой собственный страх. И все мрачные пророчества своей судьбы, которые я прочла в его кинжально-острых глазах, – одни только порожденные моим страхом бредни.

---

46 Моя вина (лат.).