48  

– Нет, спасибо! – бросает она с таким презрительным видом, как будто он послал ее в даль невозвратную, честное слово! Бедняга стушевался, а дама достала из кармана мобильник, набрала номер и скомандовала: – Лора! Поднимайся сюда.

Дезар отчего-то медлит начинать новый раунд битвы – он, как и все, с любопытством поглядывает на дверь. Чутье подсказывает нам, что сейчас мы увидим ту, для кого старалась тетка с кольцами.

Дверь открывается, и в зале возникает дивное, очаровательное, обворожительное создание. Изящная, как цветок, блондинка с распущенными волосами ниже плеч и аквамариновыми глазками – воплощение сказочной красоты. Да на ее загорелых ножках шедевры от Шанель и прочей обувной компании будут смотреться еще лучше! Тем паче что они достались тетке с кольцами и впрямь задешево. Николь успела шепнуть мне, что ее сапоги в бутике стоили бы триста пятьдесят евро, а теткины туфли – каждая пара не меньше чем двести, ну и босоножки – двести пятьдесят. Почувствуйте разницу, а?

Нет, в самом деле – одеваться на аукционах довольно-таки выгодно. Даже очень. Вот если Николь все же найдет мне французского мужа, я тоже сделаюсь завсегдатаем этого серого дома, изнутри похожего на бархатную алую шкатулку, с броскими надписями снаружи: Drouot, Drouot, Drouot… А пока все, что я могу, это любоваться несусветной красоткой, которая берет у окольцованной тетеньки все три коробки и выносит из зала. Когда ее точеная фигурка скрывается в дверях, по залу проносится легкий разочарованный вздох. Нет, честное слово, именно про таких и говорят: смотрел бы, да не насмотрелся! Странно, что даже у нас с Николь, женщин, она не вызывает зависти, а только восхищение. И какое чудное, романтичное имя – Лора. Неужели она – дочка этой уродины? Ну, может быть, хотя бы племянница?..

Поскольку делать нам в зале больше нечего, мы потихоньку – мсье Дезар наконец-то начал новый торг – выходим вслед за толстухой. Вид у нее ну до того самодовольный (и три пары дорогой обуви удалось отхватить дешевле, чем за полцены, и эту обувь, словно рабыня Изаура – тюк с хлопком, несет невероятная красавица), что я невольно дергаю Николь за руку. Мне хочется, чтобы мы обогнали тетеньку и продемонстрировали ей нашу коробку с нашими сапогами. Просто так, чтобы не слишком заносилась: дескать, не все в этой жизни ей доступно!

Однако мы не успеваем. Нас обходит на повороте высокий мужчина – тот самый, на которого я уже обратила внимание в прошлый раз: в лихо заломленной шляпе и в брюках с обшлагами. Он по-прежнему держит руки в карманах, пиджачная шлица по-прежнему расходится на… на том, стало быть, месте, на котором она и должна расходиться, и походка у мужчины вся такая… стремительно-небрежная. Он минует нас с Николь, потом толстуху, которая важно тащится, косолапо переставляя коротенькие ножки – ну точно жаба, которая перекушала комаров и мушек! – потом вдруг вынимает из кармана руку и щиплет красотку Лору, нагруженную коробками, за точеную попку.

Клянусь!!!

Лора истерически взвизгивает и роняет коробки. Туфли, босоножки, коробки летят в разные стороны. Она не обращает на них никакого внимания. Поворачивает к охальнику перекошенную физиономию, заносит руку, словно готовится дать ему пощечину, и визжит:

– А, бля-а-адь!

Что характерно, кричит она по-русски.

15 мая 1800 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо

Сегодня я вдруг поняла, что действительно пришла весна – давно пришла, просто я ее не замечала. Мне было не до весны. Вот уже который год мне было не до весны! Не до осени, не до лета, не до зимы – для меня существовал только некий завтрашний день . И хоть говорят, будто завтра никогда не наступит, оно все же наступило! Настал тот день, о котором я мечтала семь лет.

Боже мой, что это были за годы… Они предстают передо мной вереницей таких нравственных и физических страданий, которые мне даже не хотелось поверять моему дневнику. Мы – я и Максимилиан, мой младший брат, – думали только о том, чтобы выжить, чтобы сберечь замок наших предков, пристанище нашего опозоренного рода. О нет, мы не опасались, что к нам ворвется толпа озверелой черни: имя Луи-Мишеля Лепелетье надежно охраняло нас от посягательств революционеров.

Получается, нам все-таки было за что его благодарить… Однако выпадали дни, когда мы даже не знали, удастся ли нам раздобыть хоть какую-нибудь еду. Менять фамильные драгоценности на кусок хлеба – о, странные чувства испытываешь при этом… Если бы не преданность некоторых слуг, старых слуг, которые не развратились даже в годы этой так называемой свободы, я даже не знаю, как бы выжили мы с Максимилианом, старая дева и юноша, на плечах которых лежал такой тяжкий груз – забота о настоящем и о будущем… О, проклятые годы революционного террора! Они уже позади, и те люди, которые когда-то ввергли Францию in tenebris [29], теперь сами канули в адские бездны.


  48  
×
×