Повелитель разбитых сердец

– Я знаю, кто это сделал! – прерывает мои полубезумные мысли голос Жани. – Мне рассказывала Клоди, как вас напугал вчера этот глупый мальчишка, Доминик. Наверняка и сегодняшняя выходка – его. Но шутка явно затянулась, за эти три часа вы могли схватить воспаление легких! Пойдемте в дом. Вам надо полежать в горячей воде и выпить подогретого вина с пряностями. Уверяю вас, пунш из бургундского вина – лучшее средство от простуды! Пойдемте, я вам все приготовлю и подам в постель. Пойдемте, Валентин!

Валентин неохотно отрывает попу от нагретого камня и тащится в дом, еле передвигая ноги.

– Спасибо, Жани, дай вам бог здоровья, – бормочу я, – но я все сделаю сама. У вас ребенок дома один, да и собираться в дорогу надо. Я сама справлюсь, честное слово. Мне даже лучше сейчас побыть одной!

Ага, я еще не насладилась одиночеством в том клятом погребе? Нет, не то. Просто общество Жани мне сейчас невыносимо. Почему? Да потому, что меня терзает вопрос: а откуда ей известно, что я пробыла в погребе именно три часа ?

Я этого не говорила. Как она могла узнать, когда именно меня заперли?

Да элементарно – в том случае, если запер меня все же не ошалелый от летнего безделья мальчонка по имени Доминик, а сама Жани…

9 октября 1806 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция.

Дневник Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо.

Писано рукою ее племянницы Луизы-Сюзанны Лепелетье

В прошлый раз я не успела закончить свои записи. Как я и ожидала, Максимилиан явился ко мне за советом. Я уже рассказала ему о том, что мне пришло в голову. Странное совпадение, однако именно этот же совет дал мне мэтр Ле-Труа в том письме, которое передал с Максимилианом. Впрочем, я не раз убеждалась, что мы с этим человеком, которого я знаю только по переписке, поистине родственные души. До сих пор не перестаю благодарить того пристава, который посоветовал нам обратиться к мэтру Ле-Труа.

А впрочем, все по порядку. Вернусь к событиям того далекого, страшного вечера.

Излишне говорить, что мы с трудом пришли в себя после кошмарного визита поверенного Давида с приставами, когда у нас отобрали картину. Спустя два дня, собравшись и сделав все необходимые распоряжения, Максимилиан умчался в Париж. И все эти шесть лет, по сути говоря, прошли у него в разъездах из Сен-Фаржо в столицу и обратно. Ле-Труа показал себя прекрасным человеком и готов был помочь нам. Он богат, поэтому не брал те нищенские деньги, которые мы предлагали ему. Судебные издержки и так были велики и для нас почти непосильны.

Кроме того, у нас с Ле-Труа завязалась оживленная переписка. Говоря «у нас», я имею в виду прежде всего себя. Максимилиан не любит писать, да и не силен в эпистолярном жанре. Постепенно я узнала Филиппа Ле-Труа получше, а по нескольким обмолвкам смогла составить некоторое представление о его жизни.

Его судьба показалась мне интересна. Он был незаконным сыном графа Лотера Ле-Труа де Море. Это старинный и очень знатный род, к несчастью, прервавшийся в 1790 году, когда сам граф и оба его сына (они были старше Филиппа Ле-Труа и рождены в браке) сложили головы на плахе. Графа заключили в тюрьму за несколько дней до его свадьбы – он собирался жениться на дочери садовника, матери Филиппа. Неведомо, почему граф вдруг решил жениться на ней спустя двенадцать лет после рождения бастарда: то ли по любви, то ли из угрызений совести, то ли желая завоевать таким образом благорасположение новых властей. Если верно последнее предположение, то это особенно обидно. Потому что он не успел. На него написал донос поклонник его невесты, не то дровосек, не то конюх, сие не суть важно. Графа обвинили в попытке обмануть народ и Республику, а потом вместе с сыновьями, которые знали об этом обмане и не донесли, он простился с головой.

Поскольку страшный маховик Революции, начавши раскачиваться, уже не мог остановиться, в тюрьму угодили и несостоявшаяся невеста, и ее отец-садовник, и юный Филипп, и заодно сам доносчик. Вскоре Филипп лишился и матери, и деда. Был казнен и доносчик, потому что дед Филиппа, жаждавший отомстить негодяю, беззастенчиво оговорил его на допросе и уверил трибунал, что доносчик сам подстрекал его дочь склонить графа к браку, чтобы выманить у него денег. Словом, судьи запутались во всем этом настолько, что сочли за лучшее казнить всех разом.

Спасся только Филипп. Его, оставшегося в совершенном одиночестве, приютил старый слуга графа. Именно он надоумил Филиппа назваться фамилией Ле-Труа, когда стал виден кровавый закат Республики, а затем помог ему, едва он достиг возраста восемнадцати лет, жениться на очень богатой вдове-буржуазке, бывшей лет на пятнадцать старше Филиппа.