Год длиною в жизнь

– Татьяна знает про твоего сына… В Харбине… Она мне рассказала… я не хотела тебе говорить… боялась… бросишь меня, но теперь уже не…

Она не договорила, но Юрский все и так понял. Инна боялась, что Юрский оставит ее ради поисков сына, а теперь она сама его оставила. Ушла, бросила, покинула, припала к стопам того, распятого, молит его о забвении и пощаде всех ее грехов… совсем как Магдалина, на которую она так была похожа!

Юрский, еще не до конца осмыслив услышанное, провел ладонью сверху вниз по закатившимся глазам Инны, и веки мягко, послушно прикрыли их. Всё. Один он остался.

Нет, не один! Эта весть о сыне… Неужто правда? Да, правда, перед смертью не лгут.

Улыбка робко задрожала на его губах, мешаясь со вкусом слез, которые хлынули из глаз, когда Юрский дал себе волю. Но слезы мгновенно высохли, потому что кто-то вцепился ему в плечо:

– Вставайте!

Он повернулся: «гасконец». Пытается поднять его:

– Вставайте! Сейчас здесь будут боши, полиция! Надо бежать! Ваша жена убита, но вы-то живы!

Юрский кивнул, приподнимаясь. Да, он ничем не может помочь Инне. Ничем! Но у него есть сын!

Он встал, сделал несколько шагов, не отводя глаз от Инны, но поскользнулся в крови и снова упал на колени.

Рядом раздался стон. Кто-то еще жив? Рита! Боже мой, ее ноги залиты кровью, но она жива!

– Парни! – крикнул Сазонов. – Возьмите ее! Ее надо унести отсюда!

«Гасконец» кинулся к девушке, поднял с полу. Она застонала громче, Юрский подбежал и подхватил ее безжизненно, неестественно повисшие ноги. Кровь мигом испачкала его пальто, но это было неважно. Сейчас все было неважно, кроме Риты! Ведь она была не просто несчастной, раненной фашистами девушкой, – она была пропуском, более весомым, чем удостоверение сотрудника МИДа, которое когда-то имелось у Юрского. С этим пропуском он займет особое место в семье Ле Буа. С этим пропуском он найдет сына!

Если Рита останется жива. Если по ее следам не придут к Ле Буа фашисты!

– Эй, вы! – крикнул он еще одному юноше – бледному, как недозрелая оливка. «Гасконец» и бледный – только двое осталось в живых из всей группы Максима. – Заберите у офицера все документы! Достаньте из его кармана паспорт Антона!

Тот поглядел дикими глазами:

– Зачем? Надо бежать!

– Да ведь там и ваш собственный паспорт! – рявкнул Юрский, дивясь человеческой тупости. – Вы что, хотите, чтобы в ваш дом пришло гестапо? Чтобы арестовали родителей всех погибших?

«Мало мне горя, что погибла бедная Инна, так я еще должен бояться, что ее документы наведут на мой след! Прости меня, Инночка, прости!»

Он дождался, когда парень забрал документы, выхватил из пачки два: Инны и Риты, сунул во внутренний карман.

– Спрячьте остальные! Уходим!

Парни, чуть живые от страха и потрясения, мигом растерявшие всю свою боевитость, слушали Юрского, как щенки – матерого волка. Да он и был матерый волк, вожак стаи. Всегда, всю жизнь был вожаком. Этим мальчишкам и не снилось, над какой стаей он главенствовал. Сопляки, резистанты несчастные! Они даже и не подозревают, кто перед ними!

«Инна! – ожгло горе. – Инна всё обо мне знала!»

Ладно, он оплачет мертвую позже. А сейчас – время подумать о живых.

– Знаешь, как уйти отсюда? – спросил «гасконца».

– Знаю.

– Веди! Быстрей!

Они скрылись за укромной дверцей за минуту до того, как полиция ворвалась в храм.

1965 год

– Между прочим, уже третий час, – раздался негромкий мужской голос над ухом, и Рита открыла глаза.

Села, суматошно озираясь, и тут же снова рухнула лицом в подушку, не столько оттого, что спохватилась: перед стоящим около кровати мужчиной она сидит в просвечивающей нейлоновой рубашке, – сколько из-за приступа жуткой тошноты.

Ой-ой, да что это делается с желудком? Перемена времени, ненормально длинный перелет, непривычная еда, вдобавок в последнее время сплошная сухомятка, как это называла мама, – вот причины ее состояния.

– Конечно, мне не жалко, – продолжал Павел. – Если вы сейчас не заставите себя проснуться, будете всю ночь бродить, как лунатик. Я знаю, что бывает с москвичами, которые приезжают на Дальний Восток. Они спят по полдня, а потом шарахаются часов до шести утра. Ну и снова спят до обеда. Лучше на новое время сразу перейти, рывком. Один день пострадать, зато потом войти в нормальный ритм.