Год длиною в жизнь

– Мать честная… – пробормотал Валера. И аж руками всплеснул от изумления.

Правду сказать, и остальные смотрели на Прошина с изумлением, особенно Егор Малышев, который, конечно, этого слова в жизни своей не слышал. Остальные же если и не читали роман Бальзака, то хоть о блеске и нищете куртизанок слышали. Неужели нынче милиция пошла такая образованная, что Бальзака штудирует?

Прошин, впрочем, произведенного эффекта не заметил.

– Зато вторая, – продолжал он, возбужденно возвышая голос, – может, по возрасту и не девочка, зато, конечно, натуральная куртизанка. Не шлюха, не проститутка, а… – Он даже головой покачал. – Посмотрел я на нее, обыскал, изъял у нее орудия производства – и сразу поверил, что сведения о притоне у вас, товарищ Лесной, были самые достоверные. Птица очень высокого полета! Вот, помню, в Москве лет пять назад был процесс над тунеядцами. Нас на практику посылали туда, когда я на юрфаке, на заочном, учился.

Георгий и Валерка переглянулись, но промолчали.

– Там я навидался таких столичных штучек, что руки врозь. Все они после суда пачками за сто первый километр улетали, и еще спасибо должны были сказать, что не на Северный Урал. А красотки среди них были – ого-го! Эта хоть далеко не девочка, но… Да вы только посмотрите, какие штучки она при себе носила! Сразу видно, что проститутка. Такой «акварельный набор» порядочной женщине небось и даром не нужен.

И он жестом фокусника выдернул из-за спины плоскую кожаную сумку. В ней обнаружилась еще одна сумка, вернее, сумочка: такая шелковая, разноцветная, похожая на большой легкомысленный кошелек. Она защелкивалась на золоченый замочек, а внутри находился тот самый «акварельный набор», лишь взглянув на который Георгий понял: любая порядочная женщина (а также и непорядочная) с руками его оторвала бы у того, кто давал бы его ей даром, а если бы давали за деньги, то последней копейки не пожалела бы за него.

Там была помада в золоченом футлярчике, пудреница в черном замшевом конвертике, какие-то еще футлярчики, плоская баночка с золотой крышечкой, флакончик духов, на котором было витиевато написано два непонятных, неразборчивых в золоченой витиеватости слова. Да здесь все отливало скупым золотистым блеском, в том числе и пудреница, которую Георгий, как завороженный, достал из конвертика. На крышке обнаружился треугольный силуэт, известный всему миру: Эйфелева башня. И как только Георгий ее увидел, у него словно бы что-то щелкнуло в голове, и он совершенно спокойно прочел неразборчивые прежде слова на флаконе духов. Они были написаны по-французски, а французский он учил в школе. Его для этого нарочно в четырнадцатую записали, полчаса от дома пилить, хотя рядом были первая – немецкая и восьмая – английская. В университете учили английский, Георгию пришлось срочно переучиваться, и он не раз поминал незлым, тихим словом бабу Сашу. Бабуля хотела, чтобы «Игоречек» парлекал и мерсикал по-французски! Ну, как он там парлекал и мерсикал – вопрос спорный, а вот духи были явно французские. И Эйфелева башня на крышечке пудреницы! И вообще все это «дамское счастье» могло принадлежать только одной женщине на свете…

– Вы знаете, кто она такая? – спросил Георгий почти с ужасом.

– Откуда? – пожал плечами Прошин. – Ни слова не добьешься, документов нет.

Странно… Почему она не взяла свой паспорт? И где, черт подери, «бурильщик» в сером костюме? Если он должен следить за ней, значит, должен и охранять, избавлять от неприятностей, как вчера.

Да нет, это не может быть Рита. Что ей делать в притоне? Просто сумасшествие. Как бы она тут оказалась? Ты просто бредишь ею, «Игоречек»!

– Где она?

– Что, любопытство разобрало? – хмыкнул Прошин. – Да вон, обе в машине сидят. Как птички в клетке.

Георгий взглянул на него дикими глазами и ринулся к «газикам».

– Аксаков, ты что? – окликнул Николай Лесной, но Георгий не слышал.

Он прилип в окошку первого «газика».

– Чего тебе, ну? – грозно распахнул дверцу шофер.

Нет, «клетка» пуста. Георгий подскочил ко второй машине.

– Чего тебе, ну? – точно так же грозно, с теми же словами высунулся водитель.

– Пропусти, пусть поглядит! – крикнул издали Прошин. – Кажись, знакомую нашел!

Георгий сунулся в кабину – да так и замер в неудобной позе. За густой сеткой вырисовывались две женские фигуры. Одна сидит согнувшись, содрогаясь от рыданий, другая…