65  

Рита не слишком-то любила Достоевского (кроме разве что «Преступления и наказания»), за что корила себя, считала слишком глупой и тупой, но прилежно читала его, надеясь когда-нибудь «проникнуться» и «поумнеть». Причем она не только читала, но даже выписывала кое-что в свой альбом: был у нее такой небольшой, прелестный, бархатный зеленый альбомчик с золоченой застежечкой, который когда-то купила ей бабуля Лидия Николаевна у русского антиквара (точнее будет сказать – старьевщика) на маленьком пюсе [17] на углу авеню Трюдан и рю де Марти и который, оказывается, выглядел точь-в-точь как ее собственный альбомчик, бывший у нее в юные годы, когда она еще звалась Лидусей и жила в Энске. Разве что в том, старом, альбоме листы были плотные, бристольского картона, а в Ритином – более тонкой, белой, хоть уже и несколько пожелтевшей «веленевой» бумаги. Ну и хорошо, что листы тонкие, думала девушка, значит, их больше в альбоме, значит, больше удастся в него записать! В самом деле, многое там можно было найти, в ее альбомчике, и среди прочего – вот такую цитату из Достоевского, из «Братьев Карамазовых», из разговора Ивана с Алешей:

«…Ведь русские мальчики до сих пор как орудуют? Иные, то есть? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку, в квартире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну, те о социализме и анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?»

Рита словно бы видела этих «русских мальчиков», которые и в самом деле накануне вторжения собирались если и не в «вонючих трактирах», то в дешевых бистро и, покуривая, попивая воду (графин с водой ставили на стол бесплатно), иногда – кофе или самое простое вино, взахлеб спорили не столько о Боге и социализме, сколько о жизни русских во Франции – и о готовности умереть за нее. Рядом буржуа, притворяясь, что ничего не происходит и никакой «странной войны» и в помине нет, а фашисты постоят себе на границах Франции – и уйдут восвояси, тянули аперитивы, настоянные на полыни, анисе, корне гиацинта, коре эвкалипта, на мандаринах, на ландышах… Им было все равно. «Русские мальчики» боялись не столько смерти, сколько сделаться такими, как эти буржуа. Они ведь были по крови и сути своей русскими интеллигентами, а значит, в глубине души сопротивлялись «бюргерскому», «американскому», «буржуазному» здравомусмыслу и верили: счастье жизни не в материальном успехе, а в отдаче всего себя святой борьбе за святые идеалы. Не хотелось, чтобы жизнь, словно в известном романсе, прошла, как сон, как гитары звон…

Поэтому они говорили, говорили, словно подстегивая в себе решимость и отвагу. До сих пор они были всего лишь детьми своих отцов, людьми без родины и корней, приживалами в чужой стране и вдруг стали нужны этой чужой – но и своей! – стране, Франции. Они стали нужны для того, чтобы спасать все, что придает жизни значение: свободу, идеалы равенства и братства, наследие великих гуманистов.

И вот французов стали сгонять с тротуаров, освобождая их для немцев, по улицам Парижа вечерами начали проезжать грузовики с громкоговорителями, из которых разносился трубный немецкий глас: «Koen in die Hдuser vorbei! Die Zeit! Die Zeit!», [18] а де Голль передал свой знаменитый призыв: «Rйsistez! Сопротивляйтесь!» Разговоры на людях, отчасти даже – на публику пришлось прекратить: этого требовала конспирация. Несколько человек из одной группы не могли показываться вместе в оживленных местах. Двое – самое большее.

Честно говоря, то, что Огюст и Рита шли сейчас по Монтергёй на явочную квартиру вдвоем , было именно нарушением правил. Огюст подошел к Рите в метро, и она не сделала вид, будто в глаза его прежде не видела, как требовали законы конспирации, обрадовалась. Рита не любила метро, где было сыро, душно и ледяной сквозняк гнал запахи раскаленных рельсов, где было полутемно, где толпа перетекала из одного длинного перехода в другой такой же молча и угрюмо…

– Эй, ты спишь? – Узкая рука с тонкими пальцами (рука с той же старинной гравюры!) помахала перед Ритиным лицом, и она очнулась от своих мыслей.

  65  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×