Год длиною в жизнь

Он смотрит на нее, как на врага. А Рита и предупреждала, что он станет врагом и ей, и себе! Как, наверное, он проклинает сейчас тот день, когда увидел ее. А уж как проклинает ту минуту, когда ее возжелал… И ее проклинает – за то, что уступила.

Но что она могла поделать? Она ведь сопротивлялась, только что криком не кричала. А надо было кричать! Да, кричать, чтобы прибежала дежурная отеля, чтобы вызвала милицию… Она пощадила Георгия. Она щадила его до последней минуты! Она врет из-за него, постоянно врет, врет больше, чем привыкла, чем хотелось бы. А он…

Георгий вдруг вскочил и, пробормотав что-то неразборчивое, вылетел из комнаты. Хлопнула дверь в прихожей.

– Что такое? – в один голос воскликнули Ольга и Александра Константиновна.

– А говорят, у меня плохие манеры… – пробормотала Вера, ни к кому особенно не обращаясь.

– Наверное, мальчик вспомнил про какое-нибудь комсомольское собрание. Вот и сорвался, – великодушно сказал Николай Тихонович, и Рита, поглядев в его глаза, подумала, что он, пожалуй, и в самом деле знает и понимает куда больше, чем она думает. Но ей нечего его опасаться, что бы он ни знал и ни понимал, Монахин будет молчать. Ради Ольги, которую он любит. Ради чужого сына, которого он тоже любит…

А все-таки, подумала Рита, чей сын на самом деле Георгий? О каком военном говорил тот инвалид, певший про кардинала и римского папу? Господи, кругом какие-то тайны, какие-то опасные тайны! Не зря говорят англичане: в каждом шкафу есть свой скелет…

– Ну что ж, вот мы все и выяснили. К общему удовольствию, полагаю, – невесело сказала Рита, оглядывая напряженные лица своих новых родственников. – Спасибо за чай и прекрасные пирожные, никогда в жизни таких не ела. Было очень приятно повидаться, а теперь мне пора. Сегодня вечером я уезжаю в Москву, а оттуда – на Дальний Восток. Я журналистка, работаю в еженедельнике «Le onde aujourd’hui», то есть «Мир сегодня», и у меня задание от моей редакции – сделать серию очерков о советском Дальнем Востоке. Кроме того, я… я обещала маме разузнать о судьбе некоторых людей, знакомых ей по Харбину и вернувшихся в Советский Союз. Они живут в городе Х.

«Ну вот, – с горечью подумала Рита, – я опять вру! Я опять вру больше, чем следует. А кто скажет мне за это спасибо? Никто!»

И она, торопливо простившись, сгребла со стола «Репортер» и вышла прежде, чем хозяева успели спохватиться и вручить ей приготовленные подарки: павловские платки, павловские ножи, поднос с хохломской росписью (знаменитая красно-золотая «рябинка») и литровую банку черной икры, по горлышку залитую воском, чтоб икра подольше сохранилась. Ну и про Ритин портрет, тот самый, который рисовала Вера, они совершенно забыли.

1941 год

«Лучше сразу умереть, чем оказаться у Руди фон Меера, – напутствовали руководители групп R?sistance молодежь. – Постарайтесь покончить с собой, если вас схватят. Тех, кто попадет в руки фашистов, все равно убьют рано или поздно, но сначала натерпитесь мучений. Покончив с собой, хоть уйдете из жизни с чистой совестью, никого не предав. Пыток Руди фон Меера выдержать невозможно. Одна ванна со льдом чего стоит… Гестаповцы порой приходят к нему на выучку!»

Немцы называли его Руди фон Меер, но он был русский, из семьи эмигрантов. И предпочитал, чтобы служили ему русские. В качестве жертв он тоже выбирал прежде всего своих соотечественников… правда, он называл их бывшими соотечественниками. Да что говорить, они ведь тоже не желали считать его своим!

Постепенно вокруг него сплотилось самое отъявленное отребье из тех, кто с удовольствием воспринял призыв Петена сотрудничать с фашистами. Руди фон Меер охотно брал к себе всех без разбору коллаборационистов: и отпрысков титулованных русских семей, нетерпеливо ждавших, когда же начнется в захваченной России дележка земель и раздача их бывшим владельцам, и людей без роду без племени.

Витали слухи, будто у него служат даже евреи, всегда готовые вырыть яму ближнему своему ради того, чтобы спасти собственную жизнь, – ведь немцы решали пресловутый «еврейский вопрос» все более радикально . Преданных ему людей Руди готов был защищать перед гитлеровцами, которые были очень довольны его службой в Париже. Он прекрасно знал, что в церкви на рю Лурмель иногда выдают свидетельства о крещении евреям, но поскольку кое-кто из его подручных в свое время получил там такое свидетельство, он пока закрывал глаза на «проделки» – он так и называл это, проделками, – матери Марии и остальных членов Лурмельской группы. Кроме того, он не терял надежды внедрить к ним своих людей, чтобы выведывать имена богатых евреев, которые получали свидетельства о крещении, – а потом шантажировать их. Не то чтобы фашисты мало платили, просто Руди считал, что денег мало никогда не бывает. Иногда он даже любил процитировать Достоевского – несколько, впрочем, его исказив сообразно текущему моменту: «Человеку всегда не хватает для счастья ста рейхсмарок!» Но если фон Мееру удавалось напасть на след резистантов, он не знал ни жалости, ни пощады.