Князь сердца моего

Ангелина выждала несколько мгновений, прежде чем смогла справиться с собой и спокойно предложить Оливье все-таки подняться с постели.

Наконец, чмокнув ее на прощание, он направился к двери, так и не заметив, что подушка по обе стороны от ее головы, там, куда сбегали тоненькие горючие ручейки, мокра от слез.

Сначала она смертельно боялась, что де Мон начнет осуществлять свои супружеские права, боялась его старческого бессилия, которое ей придется преодолевать! Однако в первую брачную ночь де Мон только поцеловал ей руку и отправился спать в другую комнату. То же происходило и в последующие ночи. Разумеется, Ангелина не мечтала о ласках нотариуса де Мона. Она несколько побаивалась этого загадочного человека, так неожиданно взявшего ее под свое крыло... Правда, цена его «первой любви» стоила пятьдесят тысяч годового дохода, зато Ангелина теперь могла не бояться за будущее своего ребенка. Произнеся священные слова обета супружеской верности, она чувствовала непреодолимое желание изменять своему мужу. Ее влечение к Оливье сделалось после недельного воздержания невыносимым, оттого она и решилась на отвратительный обман мужа. Ну а Оливье был только счастлив удовлетворить не просто пыл, но и жажду мести человеку, который так мастерски обвел его вокруг пальца.

Ангелина могла проникнуться сердечной склонностью к тому Оливье де ла Фонтейну, который выиграл ее в карты, а потом доверчиво уснул с нею рядом в блокгаузе, к тому, кто на мосту спас ей жизнь, кто защитил ее от графини д’Армонти на берегу Березины. Но, вернувшись в Бокер, он вмиг утратил отвагу, дерзость и романтичность, превратился в мелкого буржуа, который смысл своей жизни видит только в деньгах. Ангелина стыдилась, что вожделеет к этому человеку, и ей становилось чуть легче, когда она сознавала: на его месте мог оказаться любой другой. На всем свете существовал только один человек, который мог удовольствовать блаженством ее душу и тело, который способен был придать любви одухотворенность, гармонию и высшую красоту, превратив телесное соитие в любовное слияние сердец.

Они с Никитой были предназначены друг для друга! Были, да... И сейчас Ангелина с трудом удерживала рыдания именно потому, что принуждена была всегда употреблять этот глагол только в прошедшем времени. Всю жизнь!

Но зачем ей такая жизнь?..

– Эй, красотка! – Оливье вернулся от двери и встревоженно коснулся пальцем ее щеки. – Что я вижу?

– Ничего, – буркнула Ангелина, приподнимаясь. – Иди ты, ради бога! Нет, скажи-ка мне сперва: а что такое, собственно говоря, делириум тре... как там?

– Delirium tremens? – расплылся в улыбке Оливье. – Белая горячка! Ну и глуп же этот местный эскулап! Даже я знаю, что delirium tremens может быть только у пьяницы, допившегося до чертиков!..

Он успел увернуться от летящей в его голову подушки, и та со всего маху обрушилась на вошедшего де Мона.

Но лицо нотариуса осталось непроницаемым. Коснувшись ладонью растрепавшихся седых волос, он протянул подушку Оливье.

– Полагаю, это предназначалось вам?

Тот как-то враз стушевался и ловчее угря выскользнул вон из комнаты.

Де Мон взбил подушку и подсунул ее под спину своей молодой жене.

– Как ваше здоровье, душенька? Надеюсь, вы вполне отдохнули, и action in erotica^[68]... ох, простите, action in distans оказало свое благотворное влияние?

Ах, как холодны были его старческие глаза, утонувшие меж морщинистых век! И их презрительное выражение, и эти слова лишь подтвердили то, что смутно подозревала Ангелина: де Мон, с его проницательностью, в два счета разгадал плохую игру дурака доктора и самый смысл спектакля. Почему же он так охотно включился в него? Может быть, он хорошо понимал человеческую природу и полагал, что ежели жена его молода и ненасытна, то удобнее держать ее любовника на виду? Так ли, иначе – все казалось Ангелине равно неприличным и противным. Но чего же другого ждать от человека, который ее купил и теперь не возражал, чтобы жену привязывала к мужу лишь супружеская неверность? Старое, дряхлое ничтожество!

Ангелина не смогла отказать себе в удовольствии высказать все это мужу. И была немало удивлена, что презрение в его глазах обратилось не в ярость, а в вежливое удивление. На мгновение опешив, Ангелина с трудом сообразила, что в опьянении злобы заговорила по-русски. И это доставило ей такую чистую, почти детскую радость, что она, не переходя на французский, обрушила на седую голову де Мона целый ушат самой непристойной русской брани. Притом сама в душе удивлялась, откуда поднабралась таких словесных перлов, среди которых «замороченный блядослов», «потасканный лягушатник» и «драный хрен» были далеко не самыми яркими. Наслушалась, конечно, в деревне, у дворни, потом в госпитале, от раненых, одурманенных болью, которые облегчали ею душу без всякого стеснения.

---

68 Любовное воздействие (лат.).