Сыщица начала века

– О-о! – снова сказал Костя и начал спускаться куда более проворно, чем поднимался.

– Эй, сыночек! – вдруг всплеснула руками Марья Николаевна. – Погоди!

Костя обернулся с недовольным видом:

– Чего еще?

– Да я не тебя! – отмахнулась бабуля. – Слышь? Молодой человек! Когда этот твой Крендель доллары стянул, а?

Снизу послышались торопливые шаги, и на площадке снова возник парень в кожанке:

– В 1998 году, в августе. А что?

– Матушка Пресвятая Богородица… – Марья Николаевна взялась за сердце.

– Долго ж он думал, этот Крендель. Что ж это его вдруг разобрало сознаться, интересно?! – усмехнулась Света.

– А мы его только недавно повязали, и у него, видать, от переживаний одна почка отказала. Сейчас на искусственной лежит, ну и, видать, решил некоторое количество грехов на земле оставить, чтоб не тянули в пучины адские, – с забавной, какой-то старомодной словоохотливостью объяснил парень.

Алена смотрела на него во все глаза.

«Колоритный персонаж. Не взять ли интервью? Может, как-нибудь пришью к сюжету? Да и про Кренделя смешно до нелепости!»

– А ведь он, очень может быть, не соврал, вот что я вам скажу! – торжественно объявила Марья Николаевна. – Тут раньше, в 98-м, другие люди жили. Это их, наверное, ограбили! Только у нас в подъезде об этом никто не знал…

За дверью послышался громкий разочарованный вздох и удаляющиеся шаги. Итак, Людочка стояла в своей прихожей и подслушивала. Наверняка обдумывала, как взять свои слова обратно. А теперь поняла, что это вряд ли удастся.

– Другие люди? – насторожился «колоритный персонаж». – Кто такие?

– Муж с женой, – охотно сообщила Марья Николаевна. – Лопухины. В 98-м аккурат и разошлись: она от него ушла, а все, что вместе нажили, ему оставила.

– Ах, какая женщина! – пробормотал Костя мечтательно. – Мне б такую!

– А тут дефолт устроили. Помните, сколько народу тогда разорилось… Наши сыновья тоже потом на пустом месте начинали, все снова-здорово, так и не очухались. Ну и этот Лопухин очень сильно переживал. Угодил с инфарктом в больницу, да и не вышел оттуда. Я тогда дивилась: ну что ж так убиваться-то? А может быть, его еще и ограбили? Ведь все аккурат в августе и грянуло! Одной рукой его этот Крендель обобрал, другой – Ельцин с Чужаниным да с Чупа-чупсом. Главное дело, что за напасть на Нижегородчину?! Чужанин – наш бывший губернатор, Чупа-чупс тоже отсюда на верхи выполз, да сюда же и вернулся, дожирать то, что еще не пожрал! Вот червяк на ножках, а?!

Алена нетерпеливо покачала головой. Если бабульки заведутся насчет неправедных властей – это пиши пропало. Что характерно, Алена готова была согласиться с Марьей Николаевной по всем позициям. Она тоже усматривала некий жутковатый знак судьбы в том, что виновники обрушившегося в 1998 году на Россию кризиса оба явились из Нижнего. Этакие «Минин и Пожарский» – только со знаком минус. Нет, с десятью минусами! У Алены, как и у многих, был к господам Чужанину и Чупа-чупсу свой личный счет. Вернее, его полная и окончательная ликвидация. Супруги Ярушкины после того рокового августа перестали быть людьми преуспевающими! Но, по легкости и легкомыслию своей натуры, Алена не любила оглядываться на прошлое – тем паче на грустное прошлое. Она вообще предпочитала не вспоминать и не размышлять о печальном, а потому хотела закончить этот разговор как можно скорее.

И тут в кармане Светиной куртки запел мобильник. Звонил из машины шофер Пак. Поступил вызов: мужчина бросился с балкона, видимо, попытка суицида, реанимация с доктором Денисовым на другом вызове, надо срочно ехать линейной бригаде.

Кое-как простились с Марьей Николаевной и оперативником, побежали вниз. Уже забираясь в салон, Алена вспомнила, что так и не познакомилась с «колоритным персонажем», не знает, где его теперь искать.

Ну, стало быть, судьба такая. Вернее, не судьба!

Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август

Не раз подмечала, что люди из народа порою бывают проницательней нас, так называемой интеллигенции. А уж образности и точности их выражений можно только дивиться. У моего покойного отца служил некоторое время лакеем малый по имени Николай. По выучке это был слуга старого закала, перебывавший во многих семьях, а по повадкам… Он был маленького роста, имел пушистые усы, не особенно казист с виду, что не мешало ему пользоваться головокружительным успехом у всех горничных, портних, белошвеек, нянек и т.п. из близлежащих домов. У него имелась гитара, украшенная бантом, и иногда он меланхолически перебирал струны. Нас-то, господ, он стеснялся, однако для «барышень» своих частенько пел, и это делало их необычайно мягкими и податливыми. Николай считался среди всех лакеев нашего дома записным сердцеедом и, само собой разумеется, знатоком женщин. Я была еще девочкой в ту пору, но очень хорошо помню, что с прислугой Николай любил высказаться насчет слабости «дамского нутра».