38  

Слух о его великодушии быстро разнесся по окрестностям, и каждому, конечно, хотелось, чтобы Мустафа проснулся в его доме. Люди, которые прежде жили дружно, преисполнились зависти и подозрительности, потеряли сон и ночи напролет следили друг за другом: а вдруг Мустафа окажется на соседском дворе и можно будет тайком перенести его, еще спящего, в свой дом.

Однажды так и случилось: один крестьянин увидел Мустафу в чужом саду и попытался его выкрасть. Но сосед был начеку, он выскочил из укрытия, где сидел уже не первую ночь, и завязалась драка. И такой поднялся великий шум, что благородный Мустафа проснулся и столь огорчился, обнаружив, что его благодеяния не смягчили, а, напротив, ожесточили людские сердца, что от горя снова заснул и проснулся так далеко от дома, что больше никто никогда не видел его в Саракусте.

Несколько лет спустя один купец похвалялся, что встретил Мустафу в стране северных варваров, счастливого и процветающего, в узорчатой одежде и драгоценной кольчуге, он восседал за столом по правую руку от местного правителя и подарил земляку браслет из серебра. Браслет купец охотно показывал всем, кто желал поглядеть, и был он грубой работы, такой тяжелый, что носить неудобно. Но неизвестно, можно ли верить этому свидетельству, хотя все соглашаются, что такой человек, как Мустафа, везде будет в почете.

А коварный чародей Эль Хуэвас здравствует до сих пор. Но многим достойным людям кажется, что долго так продолжаться не будет.

— А вот это была смешная история, — сказал я кошке, когда пришел в себя. — Мне даже понравилась. Это, что ли, к викингам Мустафа попал? Бедолага. Холодно же…

Кошка удовлетворенно мяукнула, и я пошел умываться. Душ, надо сказать, произвел на меня самое отрезвляющее действие. Кошка, кто бы спорил, отличная. И отношения у нас складываются — лучше не пожелаешь. Но эта ее дурацкая манера царапаться и, самое главное, последствия… Если разобраться, ничем не лучше пробуждения в компании повешенных. Даже хуже. Повешенных можно похоронить и забыть. А с регулярным бредом, отягощенным галлюцинациями, ужиться будет непросто…

Ты чего? Какое может быть «ужиться»?! — рявкнул я на себя. Ты завтра уезжаешь. А кошка остается. С чем ты собрался «уживаться», скажи на милость?

А ведь и правда.

В комнату я вернулся преисполненный решимости немедленно расставить точки над «i».

— Ты самая прекрасная кошка на обоих берегах Эбро,[22] — высокопарно сказал я зверю, мирно дремавшему на моей подушке. — Но все равно так дальше продолжаться не может. Хотя бы потому, что я действительно не писатель. Даже не любитель литературы такого рода. И к тому же завтра уеду. А потом улечу. А в самолет тебя вот так просто за пазухой не пронесешь. Так что придется тебе поискать другого переписчика для своих историй.

Кошка поднялась с подушки, адресовала мне взгляд, ледяной, как сто тысяч дохлых пингвинов, надменно развернулась и выпрыгнула в окно; кто и когда успел его открыть, было для меня абсолютной загадкой.

Я остался вполне доволен столь простым исходом дела, хотя на душе у меня, конечно, скребла не одна сотня сородичей моей навек утраченной зазнобы.

Надо было, что ли, покормить ее сперва, а уже потом выяснять отношения, сердито сказал я себе. У тебя тут, между прочим, шведский стол. А у бедной киски — только мусорные контейнеры, за доступ к которым еще небось с бродягами сражаться надо. Эх.

Движимый чувством вины, за завтраком я почти не притронулся к еде, зато предусмотрительно набил карманы ветчиной, а выйдя из гостиницы, принялся бродить по окрестностям в поисках автомата с водой, скамейки и дерева, где мы с кошкой познакомились, но почему-то так и не смог отыскать, а ведь вчера вышел, свернул вот сюда, выпил кофе — вот же он, тот самый бар. И где в таком случае? Нет, и все тут, хоть плачь. Надо было название улицы запомнить, нашел бы сейчас по карте, растяпа. Вечно у тебя все через жопу.

Я натурально страдал. Завернутая в салфетку ветчина билась в моем кармане как пепел какого-нибудь Клааса. Жизнь представлялась мне чрезвычайно печальным, хоть и поучительным процессом. Даже две порции сока гуйявы в баре на Дон Хайме меня не утешили. Зато обстановка там была самая что ни на есть духоподъемная: негромкая музыка, вышедшая из моды еще до начала Второй мировой войны, едкий дым кубинских сигарет, цоканье кубиков льда в стаканах и шорох кофейных зерен в мешках. За соседним столиком сидела явно сумасшедшая старуха, по крайней мере, она непрерывно что-то говорила вслух невидимому собеседнику. Вот во что ты превратился бы от этих дурацких историй, сердито сказал я себе, но облегчения не почувствовал. Старуха тем временем, достала из сумки тетрадь и принялась поспешно записывать короткие рваные строчки. Стихи? — неуверенно подумал я. Значит, не сумасшедшая, а просто поэтесса? Впрочем, с каких это пор одно другому мешало…


  38  
×
×