Страсть сквозь время

– Что у тебя болит? – спросила Лидия сочувственно, но в ответ получила лишь пожатие плеч – весьма неопределенное – и столь же неопределенный жест, обозначающий – что-то в животе. При этом Ирина покраснела, у нее сделались несчастные глаза. А, ну да… для деликатных барышень XIX столетия упоминание о животе было чем-то невероятно низменным и неприличным. Живот… кошмар, конечно, как такое слово выговорить-то можно? Еще «желудок» худо-бедно можно позволить сказать, но лучше выразиться по-французски – l’estomac, в крайнем случае по-гречески – стомах. Понятное дело, что бессмысленно спрашивать, тошнит, к примеру, Ирину или нет: это лишь увеличит ее моральные страдания. Хотя по отекшим глазам и красным точечкам капилляров, проступившим на нежной коже бледного лица, видно, что не только тошнило, но и рвало.

Ч-черт… что же с ней такое? Одно понятно – притворством тут и не пахнет. Как принято выражаться, что-то съела. Ирина обожает грибы, готова есть их и на завтрак, и на обед, и на ужин, а может быть, у нее печень не в порядке? И вообще – грибы тяжелы для желудка. А если среди всех этих маслят, подберезовиков и подосиновиков, которые в таком изобилии подаются на стол в Затеряеве, затешется невзначай поганка или мухомор?! Тогда всем придет конец. Лидия вспомнила, что когда-то читала: токсины самых опасных, смертельно ядовитых грибов – бледной поганки, мухомора, паутинника и некоторых других, попав в желудок, сначала никак не проявляются. Признаки отравления можно заметить лишь спустя некоторое время – от восьми часов до четырнадцати суток! Ядовитые вещества достигают головного мозга, и начинаются рвота, понос, судороги, синеют губы, холодеют руки и ноги…

Она присмотрелась… нет, вроде губы у Ирины не синие. Просто бледные, бескровные.

Лучше не думать ни о чем таком, лучше не думать! Потому что, если дело в грибах, рано или поздно заболеют все, кто их ел. Сама Лидия не слишком-то их жалует (она только шампиньоны любит – желательно сырыми, с майонезом и зелеными оливками, так ведь где тут возьмешь шампиньоны, да еще сырые, да еще с майонезом и оливками?!), но Алексей тоже любит грибы.

Лидия покосилась в его сторону. Нет, у него-то вид совсем не больной, только очень уж угрюмый. Можно не сомневаться, что он приходил ночью, а дверь… ну, с дверью Лидия почти разобралась, не разобралась только, кто ей такую пакость подстроил.

А какие взгляды Алексей то и дело мечет на ее руку! Ну да, кольца-то подаренного нет. И как объяснить, почему? Исчезло ночью? Ну да – во время пробежек с домовым! Ужас, конечно…

Мелькала мысль – впрямую высказать, что она обо всем этом думает: все эти обвинения в «дружбе» с домовым – вранье, доказательства подтасованы, ее просто кто-то хочет оклеветать. Но кто? Вот в чем вопрос! Лидия не готова вот так, очертя голову, бросить обвинение в лицо людям, которые ей дороги. И даже если тут каким-то образом замешана Ирина, Лидия не желает об этом знать! Честно говоря, она даже не хотела бы, чтобы это все оказалось делом рук Фоминичны. Тетка-то очень славная, по большому счету, Ирину любит, как родную дочь, весь дом на ней, только она и держит в беспрекословном повиновении безалаберных дворовых девок, которые непроходимо ленивы и медлительны от безнаказанности: никто и никогда их даже пальцем не трогал, плетьми, многажды обруганными в произведениях русской классики, не стегал, с торгов не продавал… Насколько Лидии известно, покойный барин Гаврила Иваныч покричать любил, что да, то да, но рук не распускал.

А может быть, против Лидии «работает», выражаясь языком позднейших времен, тихий, незаметный Кеша? Да нет, с чего бы ему ее так-то невзлюбить? Хотя и любить особо не за что, особенно после того, как его все-таки отправили на деревенское кладбище – хоронить лоскутки от савана, которые притащила в гостиную Лидия. А впрочем, если разобраться, виновата вовсе не Лидия, а тот, кто эти лоскутки в гроб барина не положил. Ну да ничего, нет худа без добра, глядишь, с нынешней ночи привидение Гаврилы Иваныча перестанет шляться по дому.

Ну что же, время покажет. Вот пробьет полночь, и посмотрим, раздадутся ли знакомые шаркающие шаги.

Хотя Лидия ждет, всем существом своим ждет совсем других шагов… Но пока в доме царит полная тишина.

Какая это странная, ну очень странная штука – женское сердце! Подобных банальных восклицаний Лидия слышала и читала в жизни немало, однако только сейчас, в этой тихой тьме, глядя на медленное течение звезд по небу, она постигала и точность этого застарелого трюизма, и бесспорность его относительно ее собственного сердца. Она вся сосредоточена сейчас на мысли, придет Алексей или нет. Ей совершенно неважно ничто иное в мире. А ведь она заброшена черт знает куда, в чужое время. Здесь, в этом времени, идет война. Причем война эта подступает все ближе к Затеряеву. Кеша, вернувшись, рассказал, что в окрестных деревнях уже появлялись французские мародерские отряды. Как правило, метут все подчистую, однако самой деревеньке Затеряевке, что неподалеку от усадьбы, повезло. Туда прибыл отряд под командованием какого-то доктора, который крестьянских запасов трогать не стал, забрал только все новое полотно из всех сундуков и скрынь (девки выли по своему приданому на разные голоса!) и посулил, что грабить эту деревню никто не станет, если бабы за два дня (через два дня он обещал воротиться) нащиплют довольное количество корпии. Во французских лазаретах была в корпии такая нехватка, что даже мох приходилось для перевязок использовать. И хоть бабы корпию щипать были не приучены, они все ж засели за работу…