Письмо королевы

– Убежали… мы спасены, они нас не узнали. Теперь можем встать. Я спасла тебя, что ж не благодаришь? Спросил бы, как меня зовут, за кого Бога молить! Да и мне имя свое скажи… и я поблагодарю тебя…

– Скажи, как зовут тебя? Кого мне проклинать за то, что во грех ввела перед женой?

– Ах Боже ты мой! Неужто она тебе не изменяла?! Видела дур, но таких!..

– Ах ты ведьма! Распутница!

– Нет, ты ошибся, имя мое – Мадлен Консор! Прощай, дикарь! Впрочем, надеюсь, мы еще увидимся. Ведь теперь ты у меня в долгу, а я не намерена прощать должника!

Наши дни

Нет, конечно, очень может быть, что их кто-то из администрации снял… Просто так – взял и снял. Или не просто так. Например, нужно было перевезти рисунки на очередную выставку. Именно эти рисунки. Альберта Григорьева, который Канавин. Который отец Петра Фоссе… Фоссе!

И все же прежде, чем делать очередной смелый вывод, нужно спросить.

В фойе второго этажа пусто.

Алёна спустилась на первый этаж, в вестибюль. Что характерно, он тоже был пуст, даже звероватого вида охранник, всегда дремавший у входа, исчез. Может статься, предположила писательница Дмитриева, возвышенная натура, все тутошние обитатели поднялись наверх, чтобы приобщиться к творениям Вани и Даши? Может быть, они, как обворожительный седенький цветочек Аделина Астафьевна, жить не могут без каких-нибудь, каких угодно мистерий в своем храме?

Однако иллюзии Алены немедленно рассеялись, потому что она услышала веселый говор и стеклянный перезвон за приоткрытой дверью, а посмотрев украдкой в щелочку, поняла, что в крохотной вахтерской происходит маленький междусобойчик: там возле тумбочки собрались гардеробщица, вахтерша и билетерша, а на тумбочке стояла бутылочка «Рябины на коньяке».

Ну что ж, мешать им вряд ли имело смысл. Явно же, ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знают.

Охранник по-прежнему не появлялся.

В вестибюле было прохладно, с улицы ощутимо дуло, и Алёна подошла к вешалкам. Никто не помешал ей зайти за стойку, взять свою куртку и повесить на место номерок. А ведь проделать это мог бы кто угодно, любой прохожий человек, возымевший недобрые намерения! Нет, пожалуй, все же имеет смысл сказать пару ласковых теплой компании!

Она только что надела перед зеркалом куртку и собралась войти в закуток – поговорить на тему охраны вверенного их попечению имущества, – как оттуда выскочила гардеробщица и с суматошным видом огляделась. Была она большая, можно сказать, роскошная, хотя уже и несколько приувядшая брюнетка, и ее черные глаза вспыхнули при виде Алёны боевым огнем.

– Это во что вы одеваетесь, интересно?! – вскричала она.

– В свою куртку, – спокойно ответила наша героиня.

– В свою? – Голос гардеробщицы на этом притяжательном местоимении завибрировал, как если бы она выделила слово курсивом. – А чем вы докажете, что взяли свою куртку?

– Да я и доказывать не стану, – пожала плечами Алёна.

– Почему это?!

– Потому что это моя куртка.

– Нет, докажите! Покажите номерок.

– А номерок я повесила на то место, где была куртка, – пояснила Алёна.

– Какое вы имели право? – вскричала брюнетка. – Какое вы имели право вешать самовольно номерок?

– Да ведь не было никого в гардеробной, – пыталась объяснить Алёна. – Что ж, мне было ждать, пока вы там напьетесь… – Тут она сообразила, что, кажется, нарывается на скандал, и быстренько добавила: —… чаю?

Однако на скандал она уже нарвалась.

– Надо было не ждать! – провозгласила гардеробщица. – Надо было постучать, а ни в коем случае не лезть за прилавок, не брать чужую вещь и не вешать номерок неизвестно куда.

– Да прекратите! – рассердилась Алёна. – Я никуда не лезла, это раз, куртка моя, а номерок я повесила туда, где он должен быть. Номер двенадцатый – можете проверить, вон он, на своем месте.

– И все-таки, чем вы докажете, что это ваша куртка? – не унималась брюнетка.

– Ну хотите, – вздохнула Алёна, начиная уставать, – я перечислю вам все, что лежит в карманах?

– Ага, хитренькая какая! – взвизгнула билетерша, выходя из, не побоимся этого слова, распивочной, видимо, не в силах оставаться долее непричастной к скандалу. – Так вы уже туда сто раз руки сунули и все могли обсмотреть, что в карманах-то!

Вообще-то все это было скорее грустно, чем смешно. Второй уже раз из-за этой куртки она очутилась в совершенно двусмысленном положении, это просто какой-то рок. С позиции на горних высях, где сидят, к примеру, три парки (или норны, или мойры, или славянские Среча и Несреча), сидят и прядут нити судьбы, все это кажется, наверное, вполне нормальным, закономерным развитием событий, и если Алёна сейчас не сможет доказать принадлежность куртки, Алёне придется с курткой расстаться. Парки (и все прочие) только меланхолически кивнут. Но штука в том, что расставаться она совершенно не хотела… несмотря ни на что.