Фигурки страсти

Значит, явилась не Бланш.

Кто же тогда?

Алёна стояла, прижав к груди босоножки, а дверь медленно надвигалась на нее.

Выставила руку, опять придержала тяжелую створку в миллиметре от носа. Замерла, вслушиваясь.

Вообще, если бы наша рисковая героиня полагалась только на слух, то вполне могла бы счесть, что в комнате никого нет. Но она просто чуяла чужое присутствие.

Казалось, человек вошел – и остановился на пороге. Алёна покосилась в щелку между дверью и косяком, но никого не увидела.

Тишина.

Время шло, и сколько его прошло, Алёна не знала.

Пальцы на ногах заледенели, холод пополз к коленям. В носу зачесалось.

Боже, если она сейчас чихнет…

– Апчхи!

Чья-то рука с силой рванула дверь, и, естественно, Алёна увидела того самого человека, которого сравнивала с дубовым бочонком, с анкерком. Мсье Вассермана.

И опять узнала его только по стати, потому что сейчас он был уже не в джинсовом костюме и не в «стетсоне» (и, понятно, не в сером тренировочном костюме тренера тоннерского бассейна), а в небрежной оранжевой робе строительного рабочего. И в каске.

В руке он держал пистолет Бланш, и оружие было направлено на нашу героиню.

– A vos souhaits, – сказал бывший тренер сначала по-французски. А потом повторил то же самое по-русски: – Будьте здоровы!

Тут Алёне стало ясно в этой истории почти все. И все в ней взбунтовалось против того, что ее поразительная догадливость, кажется, никем не будет оценена. Захотелось зарыдать, и взмолиться, и просить пощады, и стало противно даже от самой мысли о подобном…

Строптиво вскинув подбородок, наша героиня свысока спросила:

– Вы что, сюда пришли ремонт делать?

– Совершенно верно, – очень вежливо проговорил мсье Вассерман, – необходимо кое в чем навести порядок.

После этих слов он вскинул пистолет на уровень лба Алёны Дмитриевой и спустил курок.

Начало XX века, Китай 

И вот наконец родственники и близкие Цыси собрались в комнате, где она готовилась отправиться в «мир теней». Ее уже одели в «одеяние долголетия» и короткий жакет с золотой вышивкой. Соблюдая древние обычаи, родственники попросили ее сказать последнее напутственное слово. Умирающая тихо произнесла:

– Никогда не допускайте женщину к верховной власти. Никогда не позволяйте евнухам вмешиваться в управление государственными делами. И позовите сюда Вэймина.

Он вошел угрюмый и мрачный, ибо уже был готов проститься с жизнью. Существовал старинный обычай: если умирающий император кого-то зовет накануне кончины к своему одру и происходит это после того, как были сказаны его последние слова, призванный человек должен быть убит. Потому на нем печать смерти.

Цыси взглянула на Вэймина и слабо улыбнулась. Сейчас ее посетило некое прозрение: она поняла, что Вэймин совершил свою ошибку отнюдь не случайно! Да, сделал так нарочно, потому что хотел погубить француза – вдруг рано или поздно тот будет отравлен? Он ревновал, в самом деле ревновал… Значит, в самом деле любил ее?

Эта мысль делала императрицу счастливой, ведь она была всего лишь женщина. Она была прежде всего женщина!

И Цыси сказала, улыбаясь из последних сил:

– Я хотела увидеть тебя на прощание. Я дарю тебе жизнь, но в обмен ты должен вернуть мое сокровище. Я хочу, чтобы оно было положено в моей усыпальнице. Ты должен посвятить жизнь тому, чтобы его отыскать, а если твоей жизни будет мало, завещай продолжить твое дело своим потомкам. Поклянись сделать так, или я возьму тебя с собой!

Вэймин дал клятву, и тогда Цыси прошептала:

– Это было мое последнее слово!

Все, теперь Вэймин был в безопасности. К нему никто не смел теперь прикоснуться – он был отринут миром мертвых по воле императрицы.

Ну а Цыси вытянулась и повернула лицо в южную сторону, как и положено правителю, ждущему наступления смерти.

Ей назвали ее посмертное имя – Сяоцинь Сянь Хуанхоу. Потом она подняла бессильную руку и коснулась уха. В уши были вдеты те самые крохотные жемчужные серьги, которые когда-то подарил ей император Сянфэн и которые она бережно хранила. Цыси хотела быть похороненной в них.

Она что-то шептала похолодевшими губами.

Если бы кто-то прислушался, то мог бы расслышать стихи, некогда пленившие маньчжурку Лан Эр:

• Прихотлив тот, кто создал наш мир!
• Прихотлив и умом изощрен.
• Как хитер… как жесток…
• Почему совместил он в созданье одном
• Несравненную эту красу лепестков
• И коварство, подобное яду змеи…

Но шепот умирающей трудно было разобрать. С последним вздохом с уст ее сорвалось отчетливое: