Цирк кошмаров

«Интересно, почему? Знать бы, что там происходит», – думала Алиса, жадно вдыхая холодный осенний воздух, пахнущий хвоей и прелой листвой.

* * *

Итак, хозяин был мертв, причем умер такой страшной смертью, которую Гуттаперчевый, не знакомый с понятием гуманизма, все же не пожелал бы злейшему врагу. Значит, нужно схватить мать и бежать из лаборатории подальше, пока их не настигли те, кого хозяин считал безобидным и безропотным материалом. Что делать с матерью, можно решить и потом.

Обдирая в спешке колени и локти, карлик выбрался из вентиляционной отдушины и словно провалился в глубокую темную яму. Было абсолютно темно, хоть глаз выколи. Вероятно, во время свалки в комнате управления замкнуло, и резервное освещение вырубилось.

Он прислушался. Из левого коридора доносился глухой рев. Значит, идти нужно куда угодно, только не туда. Справа звала на помощь молоденькая медсестричка, испугавшаяся темноты. Карлик проскользнул мимо нее не останавливаясь. Скорее всего, еще немного – и на нее наткнется клокочущая, опьяненная пролитой кровью толпа мутантов. Бедная дурочка обречена, но не тратить же драгоценные секунды на ее спасение?..

Цирковая выучка, помогавшая ему и на арене, и в делах, которые он выполнял для профессора, сослужила добрую службу и в этот раз. Преодолев несколько коридоров и разминувшись с мечущимися в беспорядке служащими клиники, карлик добрался до нужной двери.

Мать находилась в комнате. Он ощутил ее присутствие ясно, как ощущают животные, и внутренности в животе вдруг свернулись тугой пружиной. Она – та, которая была виновата во всех его горестях, которая виновата во всем, находилась совсем рядом, всего в паре шагов.

Сколько же раз он убивал ее! Убивая Моник или других женщин, он всегда представлял на их месте именно ее. Она олицетворяла для него весь ненавистный, отвергнувший его мир. Она стала для него всем его миром, если бы только по-настоящему пожалела его, попыталась приблизиться, понять…

С раздувающимися ноздрями Гуттаперчевый подошел к кровати. Женщина, услышавшая шаги, попыталась отползти, но он не позволил. Забыв об опасностях, забыв обо всем на свете, он стоял над ней, и вопрос – самый важный в его никчемной жизни – царапал гортань, вырываясь наружу.

– Почему ты это сделала? – прохрипел наконец он.

Она молчала.

– Почему?! Отвечай же!

Он изо всей силы ударил ее по лицу, а потом вдруг вспомнил, что, должно быть, она не может говорить. Пошарив рукой, карлик обнаружил кляп и вытащил его.

Женщина тихо заскулила.

– Почему ты это сделала? – медленно и страшно повторил Гуттаперчевый.

– Я… – всегда элегантная и невозмутимая помощница профессора Ланского захлебывалась в рыданиях, – мне было нужно оставаться молодой! Он любил меня, а потом отвернулся от меня, нашел себе другую, моложе! Я не могла его отдать! Мне нужен был еще один шанс!

Она снова зашлась в рыданиях.

Карлик и не представлял, кто такой этот «он», в угоду которому Гуттаперчевый появился на свет и стал игрушкой профессора. Всю свою жизнь, несмотря ни на что, он подсознательно ожидал, что его мать, как и эта Моник, приехавшая за сыном из далекой Франции, мучается своим поступком, ищет и не может найти искупления, что она упадет перед ним на колени, попросит прощения, обнимет, согрев замерзшее сердце своей любовью… Да, Кати была иногда добра к нему, но не слишком – не больше, чем к комнатной собачке, да нет, ту же противную громкоголосую собаку Олега Волкова холили и любили больше, чем его.

– Ты последняя дрянь! – он снова ударил рыдающую женщину по лицу, та вздрогнула и резко замолчала.

– Развяжи меня, – попросила она, протягивая связанные руки. – Где Ланской? Мне нужно срочно к нему, чтобы предупредить…

– Ланской?! – прервал ее карлик и дико расхохотался. – Ну что же, если ты, дорогая мамочка, и вправду хочешь к нему, могу тебе это устроить!..

Она почувствовала в его словах какой-то подвох, поэтому напряглась.

– Я не вижу тебя, Гуттаперчевый, – позвала она, – но знаю, что ты меня не обидишь. Профессор тебя мучил, так что давай его бросим. Уйдем отсюда вдвоем – только ты и я! Я не могла заботиться о тебе из-за него… Теперь всё пропало, но у нас еще может быть настоящая семья.

Она лгала. Он чувствовал это всем своим инстинктом дикого животного, которым, в общем-то, и был. Она лгала, и эта ложь ранила его сильнее, чем удары плетки, чем сломанная на манеже рука – больше всего на свете. Именно в этот момент карлик понял, что у него никогда не будет дома – о котором Гуттаперчевый даже не мечтал, но все же лелеял этот образ в подсознании как раз рядом с образом раскаявшейся рыдающей матери.