Одна минута и вся жизнь

— Туфельку? Какую туфельку?

— Розовую, лаковую…

Он осекся и отвел взгляд. Потому что сквозь бледную бесстрастность лица Даны проступила такая мука, такая нечеловеческая тоска, что выдержать этого Константин не мог. Он любил эту женщину. И ее страдание было невыносимо для него.

— Я не знаю об этом. Расскажи.

— Может, не стоит?

— Расскажи.

— Несколько недель назад кто-то прислал шефу по почте бандероль. Там была только туфелька — маленькая, лакированная розовая с атласным бантиком и порванным ремешком. Он узнал эту туфельку и страшно испугался.

— Ты думаешь, это я?

— Уже не думаю. Этого ты не могла сделать. Ты бы ни за что не рассталась с дочкиной туфелькой.

— Отдай мне ее.

— Как только смогу.

— Ты скажешь ему?

— Нет. С какой стати?

— Почему?

— Просто так.

— Сегодня холодно, правда?

Она уходит. Константин стоит и смотрит, как она удаляется, вот свет витрины упал на ее медные волосы, она зябко поводит плечами. Он понимает, что не сможет жить без этой женщины, а это значит, что он должен либо убедить ее отказаться от мести, либо помочь ей. А сейчас он просто идет за ней. Она права, довольно холодно стало.

Они появились из арки. Двое в темных куртках. Дана успела почувствовать, как ее схватили, больно вывернув руку, втолкнули в машину — и наступила темнота. На голову набросили что-то черное и душное.

— Спокойно, киска. Мы тебе ничего не сделаем. Но твой парень нам кое-что должен.

Дана никогда не слышала этого голоса. Или слышала? Она не может понять, сердце бешено стучит. Она чувствует запах одеколона и мятной жвачки.

«Что ж, хотя бы за личной гигиеной следят, и на том спасибо».

— Он не мой парень.

— Это ты так думаешь. Веди себя хорошо — и останешься цела.

Машина остановилась, Дану выволокли из салона и повели по ступенькам.

— Может, снимете с меня это? — Дана спотыкается уже на третьей ступеньке.

— Только вместе с головой. — В голосе звучит ирония. — Не будь дурой. Мы не хотим тебя убивать.

— Это еще почему?

— Более странной женщины сроду не встречал. Другая бы обрадовалась, а ты спрашиваешь, почему? Скажем так: я не люблю отягощать свою совесть напрасными жертвами. А твоя смерть мне никакой пользы не принесет. Довольна?

— Вполне.

Дану усаживают на диван, она чувствует мягкий ворс обивки.

— Ты пока останешься здесь.

— С этой тряпкой на голове?

— Ты ее снимешь, как только я уйду. Все необходимое у тебя будет.

— Тогда мне уже сейчас нужна пачка тампонов. Я ведь не знала, что это случится, вот и не взяла запасной.

— Черт подери! Ладно.

— С двумя каплями на обертке.

— Что?!

— Они бывают разные.

Хлопнула дверь. Дана стянула с головы тряпку, оказавшуюся мешком из темного материала.

— Черт, ну и гадость!

Кожа на щеках безбожно чешется. Дана трет щеки ладонями и осматривается. Комната небольшая, но очень уютная. Диван, столик и шкаф, белые стены и встроенные светильники в нишах и на потолке. Большая напольная ваза.

«Меня не обыскали».

Дана осторожно нащупывает в кармане коробочку от «киндера». Там покоится джинн, несущий смерть. Но это на самый крайний случай. А за голенищем сапога приделаны ножны. Вот ножом Дана орудует неплохо, Цыба их с Танькой научил еще в детстве. Умение это передал Цыбе папаша, а Вадик не зажилил умение, научил подруг.

Дана расстегивает куртку и откидывается на спинку дивана. Несомненно, где-то здесь есть камеры слежения, но где? Искать опасно и, в общем, бесполезно. Ну, найдет она камеру, дальше что? Куда от нее денешься в такой комнате? А вывести ее из строя тоже нельзя. Во-первых, сразу придут и починят, а во-вторых, призадумаются крепко и, чего доброго, еще заподозрят ее в чем-то. И тогда уж точно убьют.

Дана поправляет волосы, незаметно ввинчивая глубже в ухо передатчик. Она прицепила «жучка» парню, который столь любезно говорил с ней — или еще кому-то, она так и не поняла под мешком. Кто-то сидел рядом, и она прицепила к нему прослушку. Дана надеется, что от этого будет польза.

— …принеси их — и мы отпустим твою пассию. — Дана узнает этот голос и облегченно вздыхает. — А не принесешь, пришлем тебе ее по кусочкам, но сначала трахнем хорошенько. А пальчик ей я и сейчас могу отрезать, хочешь?