Прогулки по чужим ночам

— Это, по ходу, наш злой гений — Ольга Климковская. Видимо, старик положил ее фото сюда, чтоб мы знали врага в лицо, даже если это уже давно мертвый враг. — Рыжий бросает фотографию на стол. — Я все время думаю, как он это сделал — выследил ее, понял, куда она направляется, догнал и на людном вокзале сумел увести ее куда-то, да так, что никто не заметил. А ведь она, я уверен, была действительно более хитрой и опытной. Но такова оказалась его жажда расквитаться за смерть дочери и защитить тебя, что он это сделал.

— Неважно. Ему надо было раньше что-то предпринимать.

— Лиза, не нам с тобой их судить. Ты пойми, это люди со сломанной психикой — абсолютные социопаты. Это не кино с благородными разведчиками, эти люди делали вещи, которые немыслимы для нас: убивали, пытали, предавали друг друга да бог знает что еще. И они знали только один метод решения проблем: убить врага. Потому Климковский и не стал ждать, когда Корбут пустит в ход материалы, которые нашел на Ольгу. Так совпало у них, наверное.

— Бог с ними вовсе. Рыжий, смотри, вот его завещание — в мою пользу, и давнее, лет пятнадцать ему. Что мне теперь с его квартирой делать?

— Потом об этом подумаем. Вот документы из стола Корбута... странно, зачем он прятал свидетельство о рождении какой-то Ольги Павловой? Кто такая — эта Ольга?

— Неважно. А этот негатив...

— Потом посмотрим, сейчас все равно не разберем — нет аппаратуры. Но вот что... я видел, где-то видел это лицо... — Он берет фотографию Любы Климковской. — Видел!

Рыжего заклинило, я знаю, как это бывает. Ну где ты мог видеть ее лицо, если даже я сегодня увидела его впервые? Но Рыжий упрям, как стадо мулов, и ищет в темной комнате черного кота.

— Вспомнил!

Да неужто? Какое еще новое открытие запутает эту и без того запутанную ситуацию?

— Вот газетная вырезка, которую ты взяла у покойного Корбута.

Рыжий прав, как всегда. Красивая, хоть и немолодая пара в вечерней одежде, и если отбросить детали — замысловатую прическу, драгоценности и декольте, — то женщина в газете похожа на Любу Климковскую как... как близнец.

— Там что-нибудь написано, под фотографией?

— Написано, но не для нас, — я раздраженно бросаю вырезку на стол. — Это по-немецки. Я тогда еще подумала, что вырезка из немецкой газеты.

— Дед говорил, что похоронил свою дочь. Может, соврал?

— И что? Через столько лет ее стало тревожить мое существование? Притянуто за уши.

— Согласен. Но я прочитал. Понять-то можно. Это Клаус-Отто Вернер и его жена Анна Вернер. Ну, смотри сама, латиница везде одинаковая.

Действительно, если бы я не была так зла, то и сама бы прочла. Что ж, теперь я знаю, от кого унаследовала гренадерский рост и склонность к полноте. Клаус, наверное, тоже боролся с лишним весом. Но животик у него, видимо, был. Его волосы цвета спелой пшеницы красиво уложены, и глаза такие же, как у меня. Ничего не шевельнулось в моей душе от мысли, что я смотрю на своего биологического отца, которого совсем недавно убили. Что мне до него? Убили — значит убили, у нас часто убивают, а государство в лице полиции ловит преступников и сажает их на шеи налогоплательщиков. Вот такая гуманность шиворот-навыворот. А я другой раз думаю: зачем в лабораториях проводят опыты над кроликами и котами? Эти милые пушистики — само очарование. Пускай бы проводили опыты над убийцами, нечего кормить их до самой смерти, пусть пользу приносят. И утрите сопли, господа гуманисты, для начала изучите статистику тяжких преступлений.

— Лиза, у тебя лицо как у Джека-потрошителя.

— Я думаю об испытаниях новых препаратов.

— Ну да, это все объясняет.

Рыжий меня не поймет, он идеалист и считает, что с каждым мыслящим существом можно договориться. Беда лишь в том, что он не понимает одной простой истины: биологическая принадлежность к виду homo sapiens не гарантирует автоматически способности к мышлению.

— Там еще что-то есть. — Рыжий перекладывает бумаги. — Лиза, не спи.

— Я не сплю. Просто думаю.

Я думаю о том, куда подевалась девочка с этих фотографий. Она жила когда-то, точно жила — потому что вот здесь сижу сейчас я, единственное подтверждение ее бытия. Я долгие годы ненавидела и презирала ее, хотя теперь мне это кажется не столь бесспорным. Но уже поздно. Нам так и не пришлось встретиться, чтобы выяснить отношения.

— Лиза, а это вот... тебе. Письмо.