Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

– А как же свежие новости?

– Свежая новость – это то, что случилось со мной. И уж об этом я, пожалуй, узнаю первым, без посредничества информационных служб.

– Ну да, – смеется Веня. – Какое тебе дело до общественных копошений, ты у нас оверсайдер.

– Чего-чего-сайдер? – переспрашиваю растерянно.

– Оверсайдер. Oversider. Английский знаешь ведь?

– Немножко.

– Ну вот, смотри: людей, по крайней мере всех, с кем я знаком, можно разделить на инсайдеров и аутсайдеров; тех, кто находится в самой гуще событий, и тех, кто пялится на оную гущу, соблюдая известную дистанцию, и интерпретирует происходящее на основе неполной, часто недостоверной информации. Это просто?

– Даже слишком.

– Ничего, так и надо, чтобы «слишком». Теория, которую нельзя доступно изложить за полторы минуты, на мой вкус, ничего не стоит.

– Твой вкус, – говорю, – надо бы насильственно прививать всему мыслящему населению планеты. А то наплодили, понимаешь, кошмары многотомные…

– Ага. Но не сбивай меня с толку… В общем, называя тебя «оверсайдером», я имел в виду, что дистанция между тобой и всем остальным настолько велика, словно ты из иллюминатора космического корабля за нами подглядываешь. Без особого, впрочем, интереса…

– Ну уж – без интереса!

– Скажешь, нет?

– Нет, – для пущей убедительности мотаю головой.

– Ну, как же? Сам только что сказал: новость – это то, что произошло с тобой. Телевизор не смотришь, радио тебе скучно слушать, готов спорить на пол-лимона, что ты и газет не читаешь.

– И что с того? Кому интересны газеты?

– Вообще-то, практически всем… Господи, да ты хоть знаешь, что живешь в стране с самым политизированным населением?

– Да? – удивляюсь вежливо. – С каких же это пор?

– Ты меня в могилу загонишь. Слышал такое слово: «perestroika»? Фамилия «Горбачев» тебе говорит хоть что-то? Кто такой Ельцин, знаешь?

– Да знаю я, знаю твоего Ельцина, – зеваю. – Президента называецца, чукча умный, чукча не дурак… Он еще на танке тусовался во время путча, Ельцин твой; правда, я так и не понял зачем. А кстати, зачем?

– О! А вот что ты, к примеру, в августе девяносто первого делал? – вдруг оживляется Веня. – Проспал ведь все небось, а?

– Я бы и рад был проспать, да не дали. У меня дома все городские Нострадамусы трое суток бухали. Сначала пророчили, будто ждет нас всех дорога на Колыму и прочий тридцать седьмой год; потом, когда стало ясно, что путчу полный но пасаран пришел, приободрились и посулили друг другу немедленное наступление развитого капитализма не позже чем к началу сентября… Пророков из них не вышло, а вот здоровье мне подорвали. Я-то понимал, что бояться, теоретически говоря, нечего: ясно ведь, что существует почти бесконечное количество способов отнять у человека жизнь, имущество и свободу передвижения, а государственные репрессии – всего лишь несколько дополнительных пунктов в длинном списке теоретически возможных несчастий… Но как представил себе, что сейчас опять весь этот тоскливый совок начнется, стало мне тошно – это не метафора, к сожалению. Каждые полчаса в уборную бегал наизнанку выворачиваться, жрать ничего не мог, да и напиться не получалось. Что, к слову сказать, в сложившейся ситуации было особенно обидно.

– Ну, хоть ГКЧП тебя проняло, – с облегчением констатирует Веня.

– Да нет, не то чтобы проняло. Просто все вокруг с ума сходили, а сходить с ума было принято у меня дома. Такая городская традиция, что-то вроде выставки цветов в первое воскресенье сентября… Но путч, хвала Аллаху, быстро закончился. С тех пор ничего такого, ради чего стоит включить телевизор, кажется, не случалось… Или я что-то пропустил?

– Ох! Боюсь, ты пропустил целую жизнь.

– Жизнь? Не думаю. Разве что чужие комментарии к ней. Ну так комментарии у меня никогда особого интереса не вызывали… Знаешь, когда я по-настоящему понял, что началась какая-то «перестройка»? Когда в городе, где я жил, стали открываться кооперативные кафе. Сколько я денег просадил на кофе по-турецки и венгерский апельсиновый ликер «Вебер», сулящий, согласно надписи на этикетке, «истинное наслаждение»… И не только это. Из моей жизни вдруг раз и навсегда исчез участковый: никого больше не интересовало, тунеядец я или честный труженик. С топором под мост не хожу – вот и ладно, вот и молодец… Еще, помню, из магазинов исчез сахар, зато появилась пепси-кола. Хорошей музыки стало – завались, потом вдруг книжки появились в изобилии, да еще и видео. Вот это казалось настоящим чудом: посмотреть в гостях «Стенку», или «Ночного портье», или порнуху немецкую. Поначалу ведь по барабану было, что смотреть, лишь бы каждый день что-то новенькое… Вдруг выяснилось, что достать джинсы – больше не проблема, комиссионных магазинов стало больше, чем покупателей, и продавались там только новые фирменные шмотки. В одном из городских кинотеатров ввели ночные сеансы, так зал поначалу был переполнен, словно никому с утра на работу не нужно идти. Родители моего приятеля, старые «отказники», наконец уехали в Штаты, а бывшая одноклассница Люська стала ездить в Польшу, торговать какой-то бытовой техникой – это за границу-то, куда прежде раз в жизни можно было попасть, да и то если очень повезет. Зашла однажды ко мне, дома не застала и оставила записку на долларовой купюре, представляешь? У меня был настоящий культурный шок… Все это, конечно, мелочи, пустяки, частности, но они и есть реальность, данная нам в ощущениях, разве нет?