Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

Про себя заключаю, что «Медведково» – это, вероятно, один из спальных районов Москвы. Слово смешное. Не то медведи там бродят, не то бабочки-медведки порхают – одно слово, глухомань!..

– Рассказывать о своем «доме» я вам не стану, уж не обессудьте, – продолжил он. – Вам это ни к чему, в метафизическом смысле мы с вами – отнюдь не «соседи»… К слову сказать, пейзаж за окном любопытный, вы не находите?

Я машинально обернулся к окну, ожидая увидеть там очередную пасторальную идиллию, и обмер. Открывшийся мне ландшафт никак не мог существовать на обширной территории между моим родным городом и Москвой. Потому хотя бы, что территория эта равнинная, а за окном сейчас возвышались горы. Не слишком высокие, округлостью очертаний напоминающие Карпаты, но не столь лесистые. Поезд наш неспешно пересекал долину, а на склоне ближайшей горы толпились причудливые тени, четко прорисованные на ультрамариновом фоне ночного неба, горели оранжевые и зеленые огни, затмевающие тонкий серп ущербной луны – неужели город? Точно, город, хотя все известные мне географические карты многомиллионным хором массовых тиражей свидетельствовали: никакого города здесь быть не может. Гор, впрочем, тоже.

Мне бросилось в глаза странное сочетание приземистых массивных зданий и хрупких, почти игрушечных башенок, и еще дом из белого кирпича, на островерхой крыше которого крутился флюгер в форме попугая. И еще мне показалось, будто я слышу музыку, едва различимую танцевальную мелодию, словно бы на городской окраине в разгаре вечеринка…

Я чуть ли не по пояс высунулся в окно и опьянел от восхитительного хаоса ночных ароматов: кажется, воздух этого места подействовал на меня как веселящий газ… впрочем, по правде говоря, я не знаю, как именно влияет пресловутый газ на человеческий организм. Не нюхал я его.

– Что это? – ору, счастливый и перепуганный, как никогда прежде. – Что это? Что это такое?

– Симпатичный городок, – вальяжно замечает Карл Степанович. – Возможно, именно сюда вам когда-нибудь предстоит вернуться… Впрочем, в таком деле гарантий быть не может, сами понимаете.

54. Гбаде

…легко возбуждается и стремится все истребить.

– Ничего я не понимаю! – кричу, уже с надрывом.

Говорить спокойно я сейчас не способен, хорошие манеры забыты. Меня раздирают противоположные желания: хочется не то выпрыгнуть на ходу из поезда и вскарабкаться по склону горы к дивным этим каменным стенам, не то забиться под стол, закрыть глаза, заткнуть уши и сидеть так, пока мир не придет в норму, пока за окном не замелькает скучный степной пейзаж: распаханные поля, узкие полоски лесопосадок, редкие огоньки станционных будок… И к чертям собачьим зачарованные города!

– Здесь не может быть никакого города, – я смотрю на попутчика почти с ненавистью. – И гор не может быть. Какие, на хрен, горы?! Вы мне в ром ЛСД подмешали, что ли?

Последняя догадка кажется мне просто блестящей. Следствие по делу можно считать закрытым. Обвиняемый обязуется затолкать остатки галлюциногена в собственную холеную задницу. Экспериментатор хренов!

– Обижаете, батенька, – хмыкает «обвиняемый». – ЛСД да в ром? Зачем же хороший продукт портить?

У него редкий дар убеждения. Мои подозрения тут же рассеиваются, разум охотно подчиняется странной логике собеседника. Действительно, ЛСД в ром – какая нелепость! Смешно просто!

– Не может быть здесь гор, говорите? – мягко продолжает Карл Степанович. – Ну, не может так не может. Их и нет уже, ваша взяла. Посмотрите-ка в окно. Такой пейзаж вас устраивает?

Я снова высовываюсь в окно. Теперь там все в порядке. Степь да степь кругом, сиротская темнота пашен, в небе бледнеет лимонная долька ущербной луны. То что доктор прописал.

И тут волком взвыла одна из составляющих сложносочиненной моей личности, та самая, что подзуживала меня кубарем вылететь из поезда на полном ходу, полагаясь скорее на великодушие судьбы, чем на телесную ловкость; та, что была готова плюнуть на все ради возможности прижаться щекой к каменной кладке городских стен, увидеть влажные от ночной росы булыжники мостовой и умереть на руках прекрасных призраков в бархатных полумасках… Она, эта составляющая, теперь истерически визжала, стучала твердыми кулачками по черепу и ребрам, проклинала меня последними словами и твердила, что жизнь кончена; она бы и посуду, небось, начала бить, да нет внутри меня никакой посуды. Только алебастровой белизны скелет, вполне качественный ливер, да бессмертная душа, скандалистка, каких свет не видывал.