А я люблю военных…

Хмельной мрак сковал ее глубже, чем могучих воинов. И так необычно было это, что прислуга, хозяин минка и девочки-дзёро разбежались, оставив молодых аристократов беспомощными лежать в воде.

Смертельная бледность выбелила лица спящих. Расслабленно обмякли члены. И лишь прекрасная Итумэ, сохраняла достойный вид. Оперлась гейся спиной о стену, аккуратно сложив руки, разметав широкие рукава. Будто задремала Итумэ. Ни пятнышка на пурпурном кимоно, свеж майский его узор цвета увядших листьев .

Задремала Итумэ.

Навеки…

* * *

Снова мне приснился странный сон. Очень неожиданный сон и, что интересно, ничто в моей жизни для этого сна почвы не давало. Перед этим я сидела в камере и размышляла. То, в чем меня обвиняли, казалось чепухой, ерундой, на которую не стоит обращать внимания.

“Но если это чепуха, почему я до сих пор в камере сижу? — подумала я. — Более того, полковник ясно дал понять, что ждет от меня признаний. Без признаний не выпустят меня на волю…

Черт! После тех признаний, которые ждет полковник, не видать мне воли, как без зеркала ушей. Добро бы я не знала, кто жахнул из гранатомета — может было бы легче. Но я же ясно видела, что в президента целилась не я, а тот в фуфайке. Видеть-то видела, но как это доказать?”

Доказательств действительно не было, кроме гранатомета. Но с другой стороны как раз этот гранатомет и был главной уликой против меня: я же его сжимала в руках, а не мужик в фуфайке. Вот если бы они нашли мужика…

Чем больше я размышляла, тем становилось ясней, что никакого мужика они не найдут. Раз сразу не нашли, то и надеяться не на что, тем более, что их слишком уже устраиваю я. Да и чем тут не устроить: из пистолета стрелять умею, в комнате, из которой жахнули, была, гранатомет в руках сжимала…

Правда в комнате был и Валерий. Удивительно куда Люба подевалась. Очень ей повезло. Кстати, почему Любу мою в соучастии не подозревают?

Впрочем, глупый вопрос. Люба, как мать-героиня, совсем не подходит на роль террористки, да и ее муж как отец-герой на эту роль не подходит. Соседи тоже не подходят, если верить полковнику, он же не врет, нет смысла. Он и сам был бы рад кого-нибудь посолидней подозревать, но некого. Короче, остаюсь одна я.

После мысли такой мне сделалось нехорошо.

Что же со мной будет?

Вот упрусь и, если не начнут пытать или бить, буду стоять на своем: не покушалась! Фиг дождутся от меня признаний!

И чего добьюсь? Осудят без моих признаний.

От этой мысли мне стало очень плохо. В таком состоянии я и заснула. Заснула с мыслью решительно свою вину отрицать, а тут этот сон. Как после него не задуматься?

И я задумалась.

“Если буду отрицать, ничего не выиграю. Полковник уже смотрит на меня как на врага народа, а дальше еще сильней ожесточится…

Смотрит как на врага? А кто я ему?

Враг!

И он мне враг в создавшейся ситуации: уж никак не желает мне добра.

А раз он враг, то почему бы мне не воспользоваться его оружием против него же самого? “Если, используя атаку противника, обращаешь ее против него самого — это победа. Тогда меч врага, несший смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника.” Очень верно сказано. Так и поступлю. А почему бы и нет?”

Мысль сначала показалась абсурдной. Это же авантюра! Авантюра чистой воды! Я конечно сочинять мастерица, но всему есть предел…

Господи, о каком пределе идет речь, когда никто не собирается меня на волю выпускать! Так и загнусь в четырех стенах от скуки, а тут хоть какое-то разнообразие.

Кстати, чем черт не шутит, может и выгорит. Во всяком случае должен же кто-то найти этого мужика.

Правильно: “Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому что сам приводишь к себе меч врага — это “остановка”. Когда же ты видишь меч, собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму “останавливаться” на этом, а просто воспринимаешь движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя его атаку, обращаешь ее против него самого — это победа.”

С этой мыслью я забарабанила в дверь, громогласно сообщив: “Хочу сделать признание!”

Глава 6

Полковник встретил меня как родную, обрадовался, устремился навстречу, придвинул кресло.

— Присаживайтесь, Софья Адамовна, и давайте говорить начистоту. Рад, что вы одумались.

— Конечно одумалась, — ответила я. — Как тут не одуматься. На вашей баланде я, чего доброго, раздобрею.