Все краски ночи

Но что, если он ей действительно небезразличен? Что, если она ответит «да», стоит ему лишь спросить?

Черт. Дерьмо. Долбаное дерьмо. Крид глубоко вдохнул и постучал в дверь. Осторожно.

Тишина показалась ему бесконечной. Он уже боролся с острым приступом отчаяния. Свет горел, так почему она не вышла открыть дверь? Может, она выглянула в окно и увидела, что это он ошивается у нее на крыльце, и решила не открывать? Черт, а с чего бы ей торопиться открывать ему дверь? Он для нее – просто чужой человек, и он сам этого добился, годами избегая ее. Он никогда не говорил с ней, если не считать обычных слов вежливости.

Что за черт? Он снова постучал.

– Одну минуту, – услышал он из-за двери. Затем по ту сторону двери послышался звук приближающихся шагов.

В паре шагов от двери она остановилась и спросила:

– Кто там?

Наверное, она задала этот вопрос впервые в жизни. По крайней мере впервые за все то время, что она жила в Трейл-Стоп, мрачно подумал Крид. Черт, он был готов убить того, кто нарушил равновесие ее мира и лишил его безмятежности.

– Джошуа Крид.

– Господи, – прошептала она.

Кликнул замок, и дверь распахнулась.

Нина уже собиралась ложиться спать. На ней была белая ночная рубашка и длинный голубой халат, туго стянутый поясом на талии. Крид никогда не видел, чтобы она носила свои серебристо-русые волосы иначе, чем зачесанными назад и стянутыми широкой лентой или убранными в пучок и заколотыми на затылке. Ему эта прическа всегда казалась старомодной. Сейчас волосы ее были распущены. Они обрамляли лицо и падали на плечи.

– Что-то случилось? – тревожно спросила она и отступила, пропуская его в дом.

– Я только что услышал о том, что произошло в среду, – немного хрипло сказал он.

Он видел, как изменилось ее лицо – на него словно надели маску. Она опустила глаза, словно не желала пускать никого в свой внутренний мир.

– Ты в порядке? – спросил он. Его низкий голос походил на рокот отдаленного грома. Повинуясь внезапному порыву, он протянул к ней руку и осторожно убрал волосы с правого виска, на котором темнел кровоподтек.

Она вздрогнула, и он подумал, что она сейчас отпрянет, но она не тронулась с места.

– В порядке, – машинально ответила она, словно повторила заученную фразу.

– Точно?

– Да, конечно.

Он приблизился к ней, прикоснулся ладонью к ее спине.

– Почему бы нам не присесть? – предложил он, слегка подталкивая ее к дивану.

Уютную гостиную Нины освещали всего две лампы, так что он не мог сказать наверняка, но ему показалось, что она слегка порозовела.

– Простите, мне надо было сразу… – Нина осеклась и готова была юркнуть в направлении стула, но Крид неуловимым движением закрыл ей проход, направляя к дивану. Она тяжело опустилась на середину, словно ноги вдруг отказались ее держать.

Крид сел рядом, так близко, что их бедра соприкоснулись бы, если бы он чуть подвинулся. Но он не стал пододвигаться, вдруг вспомнив о том, что она была монахиней.

Означало ли это, что она девственница? Он вдруг вспотел, потому что не знал, так это или нет. Не то чтобы он собирался заняться с ней сегодня сексом, но… прикасался лик ней вообще кто-нибудь из мужчин? Ходила ли она в своей жизни на свидания? Когда была подростком, например? Если она была совершенно неопытна, он не хотел сделать что-то такое, что ее испугало бы, но как, черт возьми, он мог это выяснить?

И почему она ушла из монастыря? Единственное, что он знал о монахинях, была та строчка «Иди в монахини» из «Гамлета», которая ему ровным счетом ни о чем не говорила. И еще он видел пару передач из серии популярного когда-то телешоу «Летящая монахиня», но все, что у него осталось от просмотра, это понимание того, что полет осуществим, если подъемная сила и тяга превышают силу аэродинамического сопротивления. Помощь ощутимая.

Ладно, он до чертей напуган. Но он здесь не ради себя. Он здесь ради Нины. Это Нина напугана, и ей не с кем поговорить.

Он расслабился, откинулся на мягкую, уютную спинку дивана. Эта комната – очень женская, подумал Крид, рассматривая светильники и растения в горшках, фотографии и безделушки, какую-то незаконченную вышивку в деревянных пяльцах на журнальном столике. Здесь был телевизор с экраном в девятнадцать дюймов, стоявший на чем-то напоминавшем антикварный буфет, втиснутый между стопками книг. Левую стену занимал камин, и тлеющие угольки в нем указывали на то, что Нина разводила огонь, спасаясь от раннего холода.