Книга Страха

* * *

— Что это за глупости?

— Да ладно тебе… Разве он помешает? Ну Марвин…

— Все, убери, хватит. Немедленно. На вот!

Шерстяной шнурок натягивается, но не рвется. Свободной рукой Марвин удерживает кованую ножку, дергает сильнее, швыряет ловца Катерине. Обрывок шнурка остается на оковке плафона. Марвин сдергивает и его.

— И пожалуйста, не буди меня. Со мной все в порядке. Если я тебе мешаю — спи у себя или поезжай погости у родителей. Не надо меня будить.

Он ложится и демонстративно натягивает на голову одеяло. Катерина выходит. Слышно, как она всхлипывает за дверью, потом все стихает. Спустя немного времени она возвращается и тихонько ложится рядом. Когда Марвин начинает метаться и стонать, она трясет его за плечи.

— О дьос! Я же просил!

* * *

Сны у человеков бывают разные: съедобные и несъедобные. Несъедобные бывают как просто противные, так и ядовитые. Съедобные тоже бывают противные, бывают никакие, а бывают — восторг и сладость, пряные бывают сны, пьяные, веселящие.

Это не о том, что самому человеку снится. Человек может жизнь прожить — и никогда не узнать, как его сны со стороны видятся-благоухают. Не все же и чужие сны видеть могут.

Видят-чуют чужие сны ночные убийцы хоссы.

И охотники на хосс.

* * *

Охотники Ордена не стригут волос. Волосы — своеобразный излучатель, чем длиннее они, тем дальше и отчетливей распространяется то, что мы называем ароматом сновидений. Так Охотник превращает себя в приманку. Его сны должны быть самыми заметными и манящими. Тогда хоссы пойдут к нему, а не к тем, кто перед ними беззащитен.

Спать рядом с Охотником — все равно что в грозу стоять посреди широкого поля, или на высоком шпиле обниматься с громоотводом, или даже то и это сразу.

* * *

— Миссис Робинсон? Это Марвин. Ох, Сара, ну конечно же. Доброе утро, Сара. Да, все в порядке. Ну, она в саду, я передам ей. Ну… понимаете, я как раз об этом. Мне кажется, с ней что-то неладно. Нет, она здорова, пожалуй… Не уверен. Да, конечно, это моя работа, — она слишком тревожится. Да, я предлагал ей, но — ни в какую. Миссис Робинсон… Сара! Если бы вы попросили ее приехать? Маленькая невинная ложь во благо. У нас сейчас очень напряженный момент… Конечно, я не могу вам ничего рассказать, но мне катастрофически не хватает времени и… просто катастрофически. Да, вы понимаете меня. Да, я понимаю вас. Ну вот я и подумал. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб вы жили еще сто лет и были здоровы. Да. Так я скажу Катерине, что вы звонили? Да, попросите ее приехать ненадолго. Это пойдет ей на пользу. Отдохнет. Да. Родной дом. Материнская забота. С этим ничто не сравнится. Да, зятья — зло. Сара, я вас обожаю. Если бы не Катерина, я бы женился на вас. Почти не шучу. Понял. Да, я передам, что вы просили перезвонить.

Марвин собирает длинные рыжие волосы в хвост высоко на затылке, перетягивает шнурком: жарко.

* * *

Непрерывность времени вызывает огромные сомнения у любого, кто имел возможность наблюдать хосс. То, что мы воспринимаем как день, из существования хосс вычеркнуто, попросту отсутствует.

Хоссы не боятся света, не прячутся в темноту и отнюдь не прекращают преследование жертвы с первым лучом рассвета. Хоссы не знают ничего о рассвете — для них царство ночи непрерывно и безгранично. Куда девается промежуток времени от рассвета до заката? Как они ощущают этот разрыв непрерывности? Нам об этом ничего неизвестно. С уверенностью можно сказать лишь одно: каждый раз с наступлением темноты хоссы продолжают то же движение, с той же фазы, на которой оно было для нас как бы остановлено слабым мерцанием раннего утра. Да, с той же фазы, с того же места. Даже самый яркий, самый солнечный и счастливый день ни на тысячную долю миллиметра не отдаляет их от намеченной жертвы. Дня нет.

* * *

Стоя одной ногой на ступеньке междугороднего автобуса, она быстро целует Марвина в щеку.

— Ну все. Пока-пока. Целую. Лимонад в холодильнике. С лаймом, как ты любишь. Я уверена, что с мамой ничего страшного. Побуду у них пару дней и вернусь, да?

— Да, — отвечает Марвин, обнимает ее, удерживая на секунду. — Да, и все хорошо будет. Не беспокойся, все будет хорошо.

Она ловко поднимается в салон, необременительно нагруженная полупустой дорожной сумкой. Дверь с тихим шипением закрывает проем, мотор глухо взревывает, и автобус устремляется в густое марево заката.

Марвин — триколор: синие джинсы, белая футболка, ярко-рыжий хвост — медленно идет домой.