Русские инородные сказки - 6

— Привет, — сказала она и присела рядом на корточки. — А ты что тут делаешь?

— Гуляю, — ответил Дима.

Она призадумалась.

— По-моему, холодно, — сказала она наконец.

— По-моему, тоже, — согласился Дима. — А ты здесь для чего?

— Ну… я живу поблизости, — отозвалась она и подхватила уголком рта кончики волос, связанных в пучок.

— Не жуй волосы, — сказал Дима машинально.

— Дурная привычка. — Она качнула головой. — Прости, ладно?

Дима кивнул.

— Меня зовут Дима. Я повредил ногу. Вообще-то я художник. Точнее, пытаюсь им быть.

— Я тоже рисую… всю жизнь, — сказала девушка. — Ну надо же! А что ты делаешь в парке ночью?

— Жду рассвета, — мрачно пробурчал Дима. — Попробую добраться до больницы. Говорят тебе, я повредил ногу. Потому и идти не могу.

— Так и будешь тут сидеть? — Девушка задумчиво провела пальцем по щеке. — Всю жизнь? Странно…

— Ты сама какая-то странная…

— Я тоже художница, — сказала она. — Хочешь посмотреть?

Она вытащила из кармана шубки блокнот. Дима положил его на колени, усилием воли заставил себя избавиться от рукавиц и, теряя последнее тепло, начал листать. Там были сплошь цветы: настоящие и фантастические. Дима закрыл последнюю страницу, поднял глаза.

Девушка, чуть пританцовывая на снегу, смотрела на него доверчиво.

— Понравилось?

— Ну… да, — сказал Дима. На самом деле он не знал, что сказать. — Ты с натуры рисуешь?

Она кивнула.

— Таких цветов не бывает, — заметил Дима.

— Смотря что считать натурой, — возразила девушка.

Дима снова натянул рукавицы. Теперь они были тоже стылые. Он вздрогнул, и девушка заметила это.

— Что с тобой?

— Замерз.

Она зачем-то огляделась по сторонам и подсела к Диме вплотную.

— Я буду на тебя дышать.

И она действительно принялась дышать, старательно, изо всех сил выдувая из себя тепло. Затем посмотрела на Диму выжидательно:

— Ну как? Согрелся?

— Немного, — соврал он и тут понял, что вовсе не соврал: ему действительно стало чуть теплее.

— Будем рисовать, — предложила она. — Бери блокнот. Там еще полно места.

Дима, сам себе удивляясь, послушался. Девушка сунула ему карандашик.

— Что рисовать? — спросил он.

— Что-нибудь приятное. Ты любишь собак?

Дима нарисовал несколько мультяшных собачек. Девушка бегала вокруг, кричала: «Как здорово!», смеялась и время от времени хлопала Диму руками по плечам и спине, чтобы «согревалась кровь», как она объясняла. Ей нравилось все, что он ни рисовал. Она восхищалась им самим, его вымученными шутками и, казалось, была абсолютно счастлива — хотя с чего бы?

Диме наконец надоело рисовать. Он вернул девушке блокнот и попросил:

— Обними меня.

Она окутала его своей шубкой и прижалась к нему тесно-тесно. Она была горяченькая, как зверек, и дрожь постепенно перестала сотрясать Димино исстрадавшееся тело.

«Я не должен спать, — заклинал себя Дима. — Не исключено, что эта девчонка мне только грезится. Я засну и больше не проснусь… Я не должен спать на морозе…»

И все-таки он заснул.

Разбудил его телефонный звонок. В кармане куртки сотрясалась и обиженно вопила трубка. Негнущимися пальцами Дима вытащил ее и поднес к уху.

В трубке плакала Чепрунова.

— Димка, Димка… — твердила она. — Что ты не позвонил? Я всю ночь реву, жду тебя…

— Я… — хрипло начал Дима и замолчал, не в силах продолжать вот так, сразу.

Он огляделся по сторонам. Бледненький свет сочился сквозь потустороннюю ночную синеву, впереди, там, где начиналось изогнутое тело моста, уже простиралась через все небо желтоватая полоска. Парк был погребен под снегом, все следы, оставленные вчера, исчезли. Не было и девушки в белой шубки. Дима спал в неловкой позе, прислонившись к чему-то твердому.

— Димка? — обеспокоилась в трубке Чепрунова. — Ты что молчишь? Где ты?

— Я в парке… — выдавил Дима. Голос почти не слушался его.

— Я сейчас приду, — сказала Варвара решительно. Она мгновенно осушила слезы, сделалась деловитой. — Ты всю ночь там торчишь?

— Да…

— Дурак!

— Знаешь что, — просипел Дима, — не надо тебе приходить…

Она сразу всхлипнула.

— Димочка, прости… Я не хотела.

— Давно бы так, — сказал Дима. Он попробовал пошевелиться, но тело затекло и почти не повиновалось.