Русские инородные сказки - 6

Спрыгнувший с поезда шел быстро, и когда метрах в двадцати за водонапорной башней он резко затормозил, не успевший сбавить скорость Талга буквально влетел ему в спину, невольно пропихнув вперед.

— Ой, извините! — автоматически выпалил он и тут же едва не сел на землю от изумления. — Ого! А где это мы?!

Незнакомец недоуменно уставился на мальчишку. Казалось, то, что вокруг них вместо ровной как стол степи невесть откуда возник парк с раскидистыми старыми деревьями, бетонными дорожками и скамейками-качелями, его нисколько не удивляло, а вот Талга — обыкновенный пацан, исчирканный белыми полосками царапин по темному загару, — потряс до глубины души.

— Где? — переспросил мужчина. — Как бы тебе это… Ну, получается, что мы в моем сне.

— Как это?!

— Ну, понимаешь, я так засыпаю. Вот кто-то баранов считает, а я, когда долго не могу уснуть, наловчился представлять себе вначале поезд — знаешь, так покачивается, и колеса — тыдых-тыдых, тыдых-тыдых… А потом, если не помогает, воображаю, что сошел на маленькой-маленькой станции, где всего несколько домов — и сразу степь. Солнце садится, белесую траву ветер шевелит, и я иду на закат, иду… и засыпаю.

Мальчишка потряс головой. Так всегда делал его сосед по комнате Серик, утверждавший, что от этого мысли на правильные места попадают и все становится ясно. Но ничегошеньки не прояснилось, только заломило в висках, как от холода.

— Но разъезд-то наш никакой не воображаемый, а настоящий. И я настоящий. Меня, между прочим, Талгат зовут.

— Руслан, — машинально представился мужчина. — Вот этого я тоже не понимаю. Я ведь на самом деле никуда на поезде не ехал, нигде не выходил — лежу сейчас в своей кровати…

Он сел на скамейку, подвешенную к раме на толстых цепях, вытянул из кармана пачку сигарет, закурил и сообщил зачем-то:

— Я только во сне курю. Наяву четвертый год как бросил.

Талга пристроился на другом конце скамейки и начал тихонько ее раскачивать, вытягивая и поджимая ноги. Все вокруг казалось абсолютно настоящим: и деревянные бруски сидения, и вечерний ветерок, путавшийся в листве, и приторный вишневый дым сигареты его собеседника.

— Я вот читал, — сказал наконец Руслан, — что мир бесконечен, а значит, в нем есть абсолютно все, что мы только способны себе вообразить. Хотя чего тут и воображать-то? Таких разъездов, как ваш…

Но Талга не умел думать о том, как бывает то, чего не может быть.

— А мороженое у вас во сне продают?

— Вполне вероятно. Если здесь парк, то и мороженым где-нибудь торгуют.

— А… Вы мне не одолжите? Ну раз мы все равно во сне, вам же это ничего не будет стоить.

Руслан снова сунул руку в карман и с некоторым удивлением вытянул оттуда пятитысячную купюру.

— Вот, держи.

— Я сдачу принесу, — заторопился Талга и уже было вскочил, но собеседник удержал его за край майки.

— Ты того… поосторожнее. В моих снах, знаешь, всякое случается, бывают и кошмары. И вообще постой. Что мне теперь с тобой делать-то, а? Я ведь назад тебя взять не смогу. Не вернусь я на вашу станцию отсюда. Проснусь — окажусь у себя дома. А с тобой что будет? Может, ты вместе с моим сном исчезнешь?

— Ну куда ж это я исчезну? — широко улыбнулся Талга, так что стала видна дырка на месте зуба справа. — Я же настоящий!

С тех пор Руслан часто видел этого мальчишку — загорелого до черноты, в застиранной майке и дешевых китайских джинсах. И вечно-то он лизал мороженое — то простенький пломбир, то облитое шоколадом эскимо, а то, млея от удовольствия, кусал импортную трубочку с глазурью, орехами и сиропом. Потом могло случиться все что угодно: борьба с крокодилом в болотах Амазонки, беседа с давно умершим дедом или даже проходка по ковровой дорожке Каннского фестиваля в компании Анджелины Джоли. Но вначале всегда встречался мальчишка, с улыбкой кивавший ему как старому знакомому то из окна шикарного лимузина, то с порога хлипкой хижины на сваях, то пролетая мимо на больших, цветных, словно у бабочки, крыльях. Очень счастливый мальчишка.

В отпуск Руслан поехал на море, намеренно выбрав не шикарный, «все включено», курорт с ровным климатом и людской сутолокой, а маленький поселок, где через день шел дождь, а берег и дно были неуютно-каменистыми. Зато в комнате у него в ненастные дни горел камин, в крохотной местной пекарне делали изумительную сдобу, благоухавшую имбирем и корицей, а хозяин, пожилой вдовец-рыбак, разрешал время от времени брать свою лодку. Сам он уже в море не ходил, но мог смотреть на него часами, вытащив на берег раскладной стул и посасывая пеньковую («В наше время — редкость, дерево, знаете ли, молодой человек, совсем, совсем не то») трубку. Руслан иногда пристраивался рядом с ним, просто постелив штормовку на плоский камень, и они молчали, глядя на закат.