Книга русских инородных сказок

В свете общей генетики постмодернистской культуры еды и норм ее стереотипной преемственности складывается впечатление, что макароны не являются почвой становления пищевых норм даже в гарнирном отношении. Свидетельством тому служит отсутствие семантики «мучного» в пространстве современного знакового потребления. И если раньше макароны служили повсеместной добавкой к залитым невнятным коричневым соусом биточкам простой жизни в коллективе, то теперь, когда коммунальная жизнь стала прекрасным прошлым, каждый старается заполнить свободное пространство своей тарелки (если таковое вообще случается) замысловатой вязью шпината, стручковой фасоли, шампиньонов, ревеня, изюма, огурцов и помидоров. В настоящее время принято считать, что макароны практически несъедобны, и их используют лишь там, где существует необходимость запутать, обмануть, ввести в заблуждение.

Макароны являются уникальным медиатором между внутренней пустотой и предельной насыщенностью (заполненностью) желудка, в котором они пребывают, свившись в клубок, как змеи, или свернувшись в некое подобие лабиринта с начинкой в виде Минотавра. В отличие от обычного лабиринта, лабиринт макаронный, символически повторяя общий ход кишечного тракта, не предполагает выхода. Среди этих таинственных переплетений в совершенном мраке рождаются еще очень примитивные, но уже выраженно натуралистические первые силуэты животных: Голубого Дракона и Черной Черепахи, Себека и Ханумана, Бастет и Ганеши, Фафнира и Цагна.

Сущность макарон, как она дана в их сексуальной длящности — которая есть начало и исток всякого кушающего, — ставит проблему, разрешение которой ведет к безумию. Ибо, с одной стороны, эротизм неизбежно бывает сопряжен с обманом, а с другой, именно эротизм является целью жизни, поскольку тупой «поиск зачатия, по нудности своей напоминающий работу пилы, рискует свестись к жалкой механике». Запутанность и безысходность, отчаянные позывы к раскаянию, стыд, страх и сомнения — все это лишь побочные эффекты (специи), сопровождающие движение к цели. А целью является не богатство, не работа и не долг, а отклик на эротическое откровение, высвобождающее истинный аппетит — аппетит к смерти.

Фаршированные помидоры

Трудно сказать, чем в действительности являются фаршированные помидоры, но на интеграционном уровне изменение разновидности субстанции или замену самой субстанции можно рассматривать как простое или итеративное добавление в зависимости от его функции в едином формальном целом, каковым и является настоящий обед. Здесь мы снова наблюдаем явление, с которым сталкивались ранее: от субстанции (помидор) совершается переход к содержанию (начинка). Именно этот переход на более высокий вкусовой уровень и должен быть в центре нашего внимания. Когда повар решает заменить одну субстанцию другой, он это делает чаще всего для того, чтобы придать такой замене формальную значимость в общем дискурсе обеда. Чаще всего эта замена происходит успешно — гости довольны и просят добавки, — но иногда пасмурными осенними вечерами становится понятно, что никакие замены обед не спасут: только чистые субстанции (спирт) и не менее чистые отношения могут спасти мир от тотального нежелания съесть еще кусочек.

Фаршированные помидоры напоминают ласточек: они проскальзывают в желудок так быстро, что не успеваешь почувствовать вкус. Кажется, что ты только протянул руку, а фаршированный помидор уже внутри тебя. Но это только кажется, потому что никому до сих пор не удавалось пересчитать фаршированные помидоры, и, соответственно, никогда точно не известно, взял ли ты помидор на самом деле или тебе просто померещилось. Известно только, что общее число фаршированных помидоров всегда кратно семи. Именно эти свойства мимолетности или, если угодно, вкусовой иллюзорности и являются совершенно новым вкусовым уровнем.

Своим существованием фаршированные помидоры бросают вызов времени, которое, если смотреть на это явление с позиций едока, — не более чем короткие перерывы между завтраком, обедом и ужином.

Сливка на вершине торта

Сливка (желтое, полупрозрачное алычовое устройство) на вершине торта никому не нужна. В каком-то смысле она даже мешает, поскольку совершенно никак не делится, не создает ситуации выбора и раздражает участников чаепития, которые долго перекладывают сливку друг другу, пока наконец кто-нибудь не съедает ее больше от отчаяния и сострадания, чем по желанию. Единственное, что она дает, — это чувство всеобщей завершенности, цельности, иерархического порядка и обустроенности того сооружения, которое неминуемо должно быть съедено.