Малиновый запах надежды

– Я тебя ненавижу!

Фраза прозвучала слишком пафосно, кинематографично, но в тот момент я его действительно ненавидела за унижение, которое испытала.

– Вот поедим, тогда и продолжай ненавидеть, – миролюбиво предложил он.

– Обойдусь без твоей дурацкой картошки! – выкрикнула я и небрежно взмахнула рукой в сторону плиты, но при этом задела сковороду.

Тим машинально попытался ее удержать... Сковорода полетела на пол, а кипящее масло щедро выплеснулось ему на руку.

– Ч-черт! – громко выругался он.

Звук удара привел меня, на мгновение впавшую от испуга в прострацию, в чувство.

– Быстро руку под холодную воду! – крикнула я Тиму и метнулась к себе за аптечкой.

К сожалению, ничего подходящего, что могло бы помочь при ожоге, не обнаружилось. Я схватила кошелек со всей имеющейся наличностью и ринулась обратно на кухню.

– Поехали в травмпункт!

– Сашка, все нормально, сейчас пройдет, – улыбнулся Тим, но улыбка у него вышла вымученная и нисколько меня не успокоила.

А глянув на его пострадавшую руку, которую он послушно держал под струей холодной воды, я встревожилась еще больше.

– Едем, – решительно заявила я. – Поймаю такси. И без возражений.

– Сама-то не обожглась?

– Нет.

– Слава богу, – с видимым облегчением вздохнул он.

Мне довольно быстро удалось остановить машину, и приветливый водитель за умеренную плату согласился добросить нас до ближайшего травмпункта.

Ожог у Тима оказался сильным. К тому времени, когда мы наконец попали к врачу, обожженная кожа на тыльной стороне ладони и чуть выше запястья вздулась пузырями.

Тим мужественно терпел боль и даже пытался шутить, чтобы я немного успокоилась, но был при этом так бледен, что никакие шутки и уговоры не могли приободрить меня. И чем больше он пытался уверить меня в том, что не сердится, тем сильнее я чувствовала себя виноватой в случившемся.

Наконец Тима пригласили пройти в кабинет. Пробыл он у доктора довольно долго, и я в ожидании мерила гулкий коридор нервными шагами.

– Девушка, да не волнуйтесь вы так! Все будет хорошо с вашим молодым человеком, – пожалела меня какая-то женщина из очереди.

Я молча кивнула и, решив, что мое мельтешение раздражает других посетителей, отошла к окну.

Не знаю, сколько я простояла, рассматривая через грязное стекло березовую ветку, по которой беззаботно скакал воробей. Вспоминать о случае на кухне было безумно стыдно. Стыдно и за то, что по моей вине пострадал Тим, стыдно и за мои глупые выходки, за пафосные, пустозвонные слова, которые я в запальчивости, чувствуя себя загнанной в угол, наговорила сегодня.

– Саш, пойдем?

Я торопливо оглянулась. Тим, по-прежнему бледный, стоял за моей спиной, прижимая к груди перебинтованную правую руку и бережно поддерживая ее левой. Но при этом улыбался мне так доброжелательно и светло, что я не выдержала и расплакалась.

– Сашка, ну хватит, ну, глупая, не конец света, – пробормотал он растерянно, несмело обнимая меня здоровой рукой. А я ничего не смогла ему сказать, лишь отрицательно потрясла головой и разревелась еще больше.

– Саш, я не сержусь на тебя, ну что ты? Дурашка, в самом деле... Не плачь. Сашка-промокашка.

Он осторожно коснулся моих волос, но, словно опомнившись, отдернул руку и похлопал меня по плечу.

– Успокойся. Нам надо еще в аптеку зайти: врач обезболивающее выписал.

– Зайдем, – кивнула я, вытирая слезы.

В общежитие вернулись мы не на такси, а на автобусе: травмпункт оказался всего в двух остановках от института. Всю короткую дорогу мы промолчали, обменялись лишь какими-то незначительными репликами. А когда поднялись на наш этаж, Тим сказал, что рука у него почти не болит, но после анальгетиков ему хочется спать.

– Да, понимаю. Тебе действительно надо отдохнуть, – рассеянно отозвалась я.

– Час, не больше, – добавил он, будто извиняясь передо мной. – У нас вечером с ребятами репетиция перед завтрашним концертом.

– Куда тебе на репетицию! – возмутилась я. – Спи! Отдыхай!

– Еще успею отоспаться – на том свете, – отшутился Тим. И, неожиданно взяв меня пальцами за подбородок, приподнял мое лицо и серьезно сказал: – Не вздумай плакать.