Кофейная книга

— А еще давай так…

— А еще лучше…

Когда женщина в очках спохватывается, мальчик с девочкой уже почти вышли из сквера. Они удаляются, держась за руки, и что-то оживленно обсуждают.

— Антонина, куда ты пошла? Вернись немедленно, я сказала! Антонина! — Женщина поправляет очки и бегом пересекает детскую площадку.

Две сестры в песочнице, забыв про кастрюльку с кофе, шумно делят пластмассовый меч.

Детский кофе от старшей сестры

Посуда имеет особое значение.

Она должна быть миниатюрной и выполненной из легких материалов.

Цвет предпочтительно белый.

Кофе готовится в маленькой двуручной кастрюльке.

Засыпать 6–8 ложечек песка, стараясь, чтобы в кастрюльку не попали стеклышки, мелкие камни и твердые комки земли.

Несколько травинок одинаковой длины мелко покрошить руками и всыпать, аккуратно помешивая.

Влить полчашечки воды из ближайшей лужи (при условии, что лужа образовалась не ранее вчерашнего вечера).

При желании можно украсить пухом одуванчика и накрыть блюдцем.

Настаивать на бортике песочницы до полной потери интереса.

Юлия Боровинская

Как получится

— В любой женской истории всегда есть любовь — или в начале, или в конце.

— В конце — лучше.

— Это смотря какая любовь…

— Я в христианский рай не верю, — шепчет она, притулившись головой между его рукой и телом так, что выдыхаемые слова щекочут сосок, и это не дает мягко сползти в сон.

— Почему?

— А мне там было бы неудобно.

Если не спать, то закурить бы, но правая рука касается ее волос, а за пепельницей и вовсе придется вставать, тогда и она закурит, придется потом проветривать…

— Ну вот представь: начала я прямо с завтрашнего дня молиться, каяться, что там еще положено?.. И попала после смерти в рай. А там уже Витька и Стах. И я каждого из них люблю.

— Ну и живи с обоими.

Неприятно, конечно. Уж в постели можно было бы и не… Но если показать, что неприятно, будет еще хуже. Или все-таки закурить?

— Не-а, никак. Трахаться можно с двумя, а любить — как? Или уж всю душу отдавать или — на фиг нужно? Да и не положено так в раю, наверное…

— Много ты знаешь, что там положено…

— Ну… я пред-по-ла-гаю. Ты сам тоже не знаешь — ты ведь в раю ни разу не был!

— Нет, — улыбается он и думает: «А надо бы заглянуть как-нибудь», — и все-таки встает за пепельницей, ловко выскользнув из-под ее рассыпавшихся волос.

Пепельница старая, массивная, квартирный хозяин оставил, а может, кто-то из прежних жильцов. Глиняный шершавый треугольник облезло-коричневый, а вместо углов — оскаленные драконьи морды. Из Китая, наверное. Или из Таиланда — кто их разберет?

Он забирается обратно под одеяло аккуратно, так чтобы не прижать ненароком разметанные по простыне и подушке пряди.

— Будешь?

— Давай.

Она коротко, но глубоко затягивается, медлит, впуская дым в легкие.

— А еще я бы страшно устала, — наконец говорит она.

— От рая?

— От себя. Это же одуреть можно — всю вечность быть собой. Тащить на себе рюкзаком и детские обиды, и чьи-то случайные слова и собственную вину, и чьи-то предательства. И даже однажды виденную задавленную собаку, из-за которой теперь отводишь взгляд от любой старой тряпки, валяющейся у обочины, — тащить.

— А ты представь, что у ворот в рай с тебя все это снимают. Стоит там такая корзинка, как в аэропорту перед металлоискателем, и ты туда все складываешь, складываешь, складываешь — пока не станет совсем легко и светло.

— Да, но кто же тогда войдет в эти ворота? Не я — это уж точно.

Он вспомнил, как два года назад, в метро, она плакала, прислонившись головой к какому-то глупому объявлению — то ли рекламе обувного магазина, то ли о новом, невероятно выгодном тарифе. А когда он только собрался что-то спросить, она резко сказала:

— Я даже и пытаться больше не хочу! — и вышла.

А вчера она курила на лавочке в его дворе — просто шла мимо, захотелось где-то присесть и покурить, — а он как раз вышел в магазин. Потом они ели мороженое в кафе — она заказала фисташковое, — и он спросил:

— А что ты еще хочешь?

— Покататься на карусели.

И все это было судьбой, несомненно, никакой вины он за собой не чувствовал, даже поцеловала она его первая — ладно бы от любви, но нет, от одержимости забыть кого-то, по кому были эти давние слезы в метро.