Кошки-мышки

— Спать хочется, — зевнув, сказала вдруг Регина, оборвав песню на половине куплета. — Ты ступай себе, Яна, спокойно, куда там тебе надо, все будет тип-топ. Только когда придешь опять, жратвы принести не забудь.

С этими словами она, не прощаясь, уползла в палатку.

* * *

Покосившись на старуху, которая тоже задремала, Кошка вдруг поняла: теперь, когда проблема с ребенком временно улажена, ей самой безумно хочется выпить чего-нибудь покрепче чая.

Обходя платформу, она обратила внимание на грязноватый зеленый шатер, под которым стояли несколько ободранных пластиковых столиков и стульев. Оттуда доносились запахи чего-то подгоревшего. Перед входом висела вывеска — на куске картона кривыми толстыми черными буквами было написано «За три потрона». Войдя, Кошка увидела, что в углу, в железном ящике с углями, неопрятного вида мужик что-то жарит. Посетители были тоже подозрительные — пара темных личностей с бегающими глазами и несколько женщин неопределенного возраста с густо набеленными лицами и подчерненными бровями, одетых в пестрые обноски, сидевших за столиком и болтавших друг с другом. Кошка решила, что есть тут, наверное, не очень разумно, но можно рискнуть выпить браги. По крайней мере, будет повод посидеть и подумать, не привлекая к себе особого внимания.

Женщины сначала уставились на нее, но вскоре решили, что она не представляет интереса. Вошел новый посетитель, и они тут же устремились к нему в надежде на дармовое питье, а если повезет, то и еду. Кошка подошла к мужику, сидевшему возле жаровни, и обратила внимание на еще один кусок картонки, висевший под потолком. Это было меню, и она тут же поняла, что название было придумано для завлечения клиентов — на три патрона здесь нельзя было купить почти ничего, кроме горелого шашлыка из крысятины и совершенно неаппетитной с виду жидковатой бурды, называвшейся «солянка по-октябрьски». Свиное мясо, тоже подозрительное на вид, жилистое и странно пахнущее, стоило уже дороже. Кошка так и не решилась взять ни то, ни другое. Подумала, что лучше поищет еды у торговцев. Прихлебывая отдающий грибами пенистый напиток, она пыталась осмыслить все, случившееся с ней за последнее время, но мысли разбегались, и сосредоточиться никак не удавалось. Все заботы этого бесконечного дня словно вновь навалились на нее.

Еще утром их было несколько человек. Они хотели только узнать про девушку, а потом уходить куда-нибудь в безопасное место. А теперь все остальные погибли, а нее на руках грудной ребенок. И что с ним делать, непонятно.

Кошка далеко не в первый раз видела смерть вблизи, и давно уже научилась не принимать близко к сердцу чужие беды. У нее и своих было достаточно, до которых тоже никому дела не было. Но в этот раз, как она ни старалась уверить себя, что все это ее не касается, было почему-то ужасно больно — словно защитная броня дала трещину, и теперь сердце саднит.

Жаль было Яну, дурочку бестолковую, — хотя, если та и вправду боялась за жизнь своего ребенка, другого выхода, кроме как бежать, у бедняги не было. Безумно жаль было Рохлю. Кошка вспоминала, каким беззащитным он выглядел там, на станции, накануне их похода на Третьяковскую. Только увидела нормального человека — чуть ли не впервые в жизни — и тут же его убили. Если бы он остался жив, не пришлось бы сейчас ломать голову, что делать с его ребенком. А может, наоборот — у нее вместо одного младенца на руках оказалось бы два, большой и маленький. Впрочем, ее бы это не испугало. А он бы беспечно говорил ей: «Ну, ты лентяйка»… Кошка шмыгнула носом — такую боль причинило это воспоминание.

«А ведь в самом деле, — пришло ей в голову, — этот ребенок абсолютно никому не нужен и целиком зависит от меня. У него больше никого не осталось. Ну разве что, если я правильно поняла из слов Седого, дед на Красной Линии. Да вот только дед, во-первых, не подозревает о существовании внука, а во-вторых, кажется, враг народа, а у красных с такими поступают сурово…»

Кошка помнила совсем недавнюю историю с молодой женщиной, которую она несколько раз видела на станциях Ганзы. Звали ее, кажется, Виктория, патронами она сорила направо и налево, и трезвой Кошка ее видела редко. Пьяная, она громко хохотала, не обращая внимания на окружающих, висла на шее у мужа, и тому нередко приходилось тащить ее с гулянок на руках. Потом она пропала, а до Кошки дошли удивительные слухи. Дескать, Викторию на самом деле звали Ириной, и была она дочерью опального руководителя одной из станций Красной Линии. Отец ее то ли погиб, то ли бежал, а ее в итоге, по слухам, законопатили в Берилаг. Кошка слышала, что место это жуткое. Она не представляла себе, как выдержит заточение Ирина-Виктория — избалованная и капризная красавица с длинными светлыми волосами и точеной фигуркой. Тяжело такой придется в лагере. Ну разве что устроят ее там отдельно от остальных — все-таки дочь бывшего руководителя… Кошке вовсе не было ее жаль — в голове сразу всплывала история из потрепанной детской книжки про какую-то стрекозу, которая все пела, а потом пришлось и поплясать. Стрекоза на картинке была изображена хрупкой барышней, чем-то похожей на Ирину…