29  

Начинает не сразу. Ему проникнуться надо, расположить к себе, о жизни расспросить.

Смотрит грустно и печально, в душу лезет, головой кивает.

Не просто лезет — без мыла пролезает.

Ну понятно — расчет в коридоре, берет стандарт. Орал и классику, прошу заметить.

Дальше шмотки на кресло, душ, тапки, полотенце.

И вот сидит он уже голый на моей кровати, но начинать все как-то не спешит.

— Ну, рассказывай. — говорит он. И смотрит грустно.

— О чем, милый? — спрашиваю я.

И готовлюсь к девиационной прозе.

О чем может попросить рассказать голый мужик, сидя на моей кровати? Щас угадаю. Нашептать про групповушку? Рассказать, как я себя ласкаю? В какой позе я хочу?

Мне-то пофиг. Что захочет — расскажу.

— Как дошла до жизни такой… — уточняет он.

И смотрит пристально.

Баалиин! Вот как я это ненавижу! И вопрос этот дурацкий, и людей, что его задают.

Шла, шла и дошла.

Улыбаюсь заученно:

— Милый, это совсем не интересно. Давай лучше ты мне расскажешь, как любишь. Да?

И аккуратненько беру его за член.

Он убирает руку:

— Нет, ну подожди. Не так сразу. А вот расскажи, тебе нравится твоя работа?

И тут же, не давая мне ответить:

— Только не говори, что нравится. Это же ужасно, правда? Вот так, с любым… Ужасно, да?

И смотрит печально-печально.

Я перезагружаюсь. Какого ответа ждет голый мужик, который пятнадцать минут назад оставил мне баблишка и потопал в душ?

Вот я скажу, что да, ужасно — и что, он встанет и уйдет, подкинув мне деньжаток?

— Работа как работа, — говорю я ровно, — бывает хуже. Давай-ка лучше что-то делать.

Он явно понял, что жаловаться я не собираюсь, и сразу завел монолог:

— Ах, бедная девочка, я понимаю, ты не можешь мне сказать всю правду.

Но ты знаешь — я вас всех так жалею… Вот жалко мне. Я когда смотрю на это все — молодые девочки, как мне вас всех жалко, что так жизнь сложилась. Я же все понимаю, я понимаю, что на самом деле это все очень тяжело. Ну ничего, все еще наладится, обязательно…

В этот момент я одупляюсь, что он гладит меня по руке.

— Иди сюда, моя девочка, — тянет он меня и зачем-то начинает гладить по голове, — я буду с тобой очень нежным, я не такой, как они все… бедная моя девочка.

Я аж расчувствовалась.

А у него встал.

Ээх, видали мы вас, извращенцев.

И я надеваю резинку, становлюсь лицом в подушку.

— Моя бедная дееевочка, моя бедная дееевочка… — шепчет он, поглаживая мою спину, и…

— Аай! — выскакиваю тут же. Он явно не туда попал. Точнее, туда, но не туда, куда уплочено.

— Ой-ой, прости, — говорит он виновато, — я нечаянно.

И смотрит преданно-преданно.

— Осторожней, милый, — воркую я.

С кем не бывает?

— Аааай! — вылетаю я из-под него второй раз. На этот раз он мало того, что попал в неоплаченные номера, так еще и прошел дальше.

— Ой-ой! Прости, что, снова не попал? — он донельзя сконфужен.

— Не туда, — нахмуриваюь я, — давай я лучше буду снизу. Тебе удобней будет попадать.

— Нууу… — говорит он обиженно, — я не хочу, чтобы ты снизу. Я буду аккуратно, извини.

— Ладно.

Я снова встаю в позу зю.

Он попадает куда надо, две-три фрикции, иии…

— Та твою ж маму! — ору я.

На третий раз я понимаю, что целится-то он как раз очень хорошо. И как раз туда, куда он хочет.

Я разворачиваюсь, сажусь:

— Милый, если ты хочешь попадать туда, куда ты попадаешь, доплати, возьми смазку и попадай.

— Ой, прости-прости! — тараторит он. — Я действительно случайно. Прости, ты такая сладенькая, я просто не могу себя контролировать.

— О’кей, — говорю я, — тогда давай я буду все контролировать.

И ложусь на спину. Он слегка обижен, но не возникает. Громоздится сверху, и процесс идет.

— Расслабься, — шепчет он, — ты так напряжена. Расслабься, доверься мне, все будет хорошо, моя хорошая бедная дееевочка…

Его руки скользят, скользят, скользят… ну и куда они скользят?!

Я ловлю палец на подлете. Вот прямо где-то рядом с неоплаченными номерами.

Зассрранец!

— Ну что тебе, жалко? — вдруг говорит он мне зло. — Я только разик, тебе что, жалко?

  29  
×
×