Ситуация была комичная. Я сидела в одних трусах и в шоке, а мой коленопреклоненный мачо, похоже, и не думал вставать.
— Ну… — неопределенно сказала я, — нравишься, но… я как-то рассчитывала на другое.
— Ты не можешь быть госпожой? — безнадежно спросил он.
— Нет, я-то все могу, — взорвалась я, — но ты бы хоть предупреждал заранее, что ли…
— Прости, — шепнул он и потянулся целовать мою ступню, — прости свою маленькую шлюшку…
Расстегнул ремень и начал стягивать джинсы. Он был без трусов.
— Ты меня накажешь? — спросил он с надеждой.
— Ремнем, что ли? — вдруг развеселилась я.
— Хочешь, ремнем, — шептал он, — а хочешь… сейчас…
Он подскочил и растворился в другой комнате.
— Бля! — сказала я вслух.
Мой прудик пересох, и рыбки сдохли.
Вернулся он с наручниками, довольно крупным фаллоимитатором и тюбиком дешевенького крема. Для рук.
— Ты бы смазку купил, что ли, — скептически хмыкнула я, — копейки ж стоит.
— Прости, — залепетал он, — на следующий раз возьму.
Снял джинсы, встал на четвереньки и уткнулся в пол…
И в следующий час я отрабатывала вполне себе рабочую программу и думала, что это ж надо иметь такое дурацкое счастье, чтобы из всего, блин, пятимиллионного города умудриться познакомиться именно с таким — со шлюшкой, ползающей на коленях, смотрящей в пол и визжащей от восторга с крупными предметами в непредназначенных местах.
— Слушай, — заорала я из ванной, отмывая потом руки от крема, — а зачем был этот цирк в кафе? Ты что, не мог сразу сказать, что ты такой?
Я вышла из ванной и начала одеваться.
— Ну неет, — проблеял он, все еще лежа враскорячку на полу, весь в этом белом креме, — я и правда люблю пожестче, а это… ну… вот… я…
— Ага, — съязвила я, — вот только надо было уточнить, кто кого будет пожестче. Мачо, блин!
И вызвала такси.
Ко мне он так и не притронулся. Да я уже и не хотела.
Считай, бесплатно отработала вторую смену.
Карма, да?..
Вуду-пипл
Ангелина ревела некрасиво, по-бабьи, размазывая темные, пополам с тушью, слезы.
Сморкалась, вздыхала, всхлипывала и подвывала, обтирая измызганной салфеткой опухшее пятнистое лицо.
Пожалеть ее не хотелось.
Дать подзатыльник, встряхнуть и наорать — хотелось.
А пожалеть — нет.
Хотя какая она, к черту, Ангелина.
Люська ее зовут.
Люська — она Люська и есть.
А Ангелина — это так, рабочее. Ну, как сказать клиенту, что тебя зовут Людка?
Людке-Ангелине тридцать один. Возраст, когда уже можно набраться ума.
Но, когда раздавали мозги, она стояла за попой. И попа ей досталась красивая. А к попе, бонусом, способность думать ею же. Бонус не самый прикольный, чего уж.
Долго рассказывать, как и почему мы оказались в одной компании, да и неважно.
Люська ревела по-бабьи, размазывая слезы.
Азиз снова от нее ушел.
Азиз — таджик, жену имеет, таджичку, живущую с ним же, и двоих детей.
Он пользует Люську раз или два в неделю, и вот уж третий год клянется, что однажды уйдет от жены и женится. На Люське.
Непременно.
А пока что — пусть будет все как есть.
Люська зарабатывает телом, а он — как стрельнет — устраивает ей игрушечные ревности: бьет мебель и посуду в ее съемной квартире, за которую, конечно же, не платит.
За мебель, в смысле, а за квартиру — тем более.
Азиз кричит, что Люська шлюха, но не брезгует гулять на заработанные ею деньги.
И одалживать иногда. Безвозвратно.
Но он же любит Люську и женится на ней, конечно же.
А чего деньги в семье, пусть и в будущей, считать?
И первые полгода Люська честно ждала, когда же ненавистная жена исчезнет с горизонта.
Жена сама не испарялась, и вскоре Люська запереживала.
Она устраивала ему истерики, пыталась забеременеть, картинно страдала, а когда и это не помогло — пошла к гадалкам.
Гадалки прочили ей счастливую жизнь с таджикским суженым. И карты, и хрустальные шары, и жижа черная, кофейная, — все говорило, что скоро он будет ее. Вот только надо немного подождать — месяц, два, еще чуть-чуть… И Люська ждала.
И, как штык, раз в месяц ходила спрашивать — а что же карты говорят?