– Леха, – осторожно спросил он, – а ты ничего не слышал про мутанта, который живет в Яузе?
– Меньше голову себе забивай всякой фигней, – буркнул Леха. – Тут и своих мутантов хватает, поближе.
Федор вышел из столовой. К Вере возвращаться не хотелось. Он бесцельно брел по станции и вдруг увидел старуху-знахарку, которая пыталась снять с него проклятие. Та, заметив его, шарахнулась было испуганно, тряся своими неопрятными косицами, но Федор, пытаясь изобразить дружелюбную улыбку, поманил ее к себе.
– Не бойся, не трону. Только скажи мне кое-что.
Старуха настороженно подошла.
– Ты тут давно, с самого начала небось?
Та кивнула. «Не такая уж она и старая, – подумал Федор, – просто здешняя жизнь никого не красит».
– Знаешь, наверное, про ребенка, которого Верка родила?
Старуха упрямо поджала губы. Федор побренчал патронами в кармане. Старуха огляделась и подошла ближе.
– Что, правда, он весь больной был?
Старуха нагнулась к его уху и, озираясь, забормотала:
– Одно дело – что больной, а болтали еще, что с изьяном был ребеночек.
– С каким изъяном? – Федор сунул старухе несколько патронов. Та молчала, и он добавил еще.
– Шестипалой девчонка Веркина родилась, – неохотно сообщила старуха, пряча мзду. – На одной ручке, сказывают, шесть пальцев было.
– Ты сама видела?
– Нет, говорю же – от людей слыхала. Это теперь шестипалые не редкость, а тогда испугались все. Болтали, что охранник-то наш главный вынес тайно кулек со станции, а куда унес – про то не знает никто. Говорит, померла она вскоре. Схоронил где-то, наверное, душегубец. А мертвой или живой схоронил – про то мне неведомо.
– Охранник? Леха Фейсконтроль, что ли?
Старуха, прижав палец к губам, мелко-мелко закивала.
– А он тут при чем? Его, что ли, ребеночек был?
Старуха многозначительно молчала, всем своим видом показывая, что ей-то все известно, но она больше ни словечка не проронит. Федор нагнулся к ее уху:
– А про какого зверя ты толковала Верке? Который мой след учуял?
Старуха молча затряслась. Федор понял, что на эту тему ничего вытянуть из нее не получится, сунул ей еще патронов и пошел прочь. На душе было муторно. Он сам не знал, зачем взялся ее расспрашивать.
«Шесть пальцев на руке, – похолодев, сообразил он вдруг. – Да ведь и у Кошки тоже было шесть пальцев». Ему стало страшно. Зачем он только взялся ворошить те старые тайны? Лучше не лезть в это дело. Но почему-то не давал ему покоя этот мертворожденный Веркин ребенок. Мертворожденный ли? И еще эти странные слова: «Зверь взял его след». Конечно, скорее всего, это старухины бредни, но чем-то зловещим и безысходным отозвались в нем эти слова. И еще смутил его страх, неподдельный страх в глазах старой ведьмы, когда она изрекала свои пророчества.
Когда он вернулся в палатку, которую привык считать домом, Верка сидела хмурая.
– Ты о чем со старухой говорил? – спросила она.
«Уже донесли», – понял он. И это его разозлило. Что ж, она теперь так и будет за ним шпионить? И ему нельзя ни с кем словом перекинуться так, чтоб это не стало ей тут же известно?
– Какая тебе разница? Захотел – и поговорил, – буркнул он. – Про какую-то ерунду, я уж и не помню.
Верка замахнулась на него – это было что-то новое. Он легко перехватил ее руку, она дернулась, пытаясь вырваться, халат распахнулся. Федор заметил мелкие морщинки у нее на шее – он и раньше их замечал, но сейчас это особенно неприятно подействовало на него. «Старая она уже, – подумал он. – Теперь вот и драться уже пытается. Думает, я к ее юбке надежно привязан. Уходить пора».
Да и не в возрасте Веркином было дело. Просто чувствовались в ней уже страх, нерешительность, пропал прежний кураж. Федор особенно ясно видел это, когда мысленно сравнивал ее с Нелей. Вот та была легка на подъем, и храбрости ей не занимать было, не мешало бы даже поубавить.
Верка перехватила его взгляд, тяжело дыша, запахнула халат поплотнее.
– Врешь, помнишь! Интересно, какие такие у тебя со старухой дела секретные?
С недавних пор она стала особенно подозрительной, все время за ним шпионила, и это начинало ужасно раздражать.
– Тебя не касается, – озлился Федор.
– Чего ты меня мучаешь? Откуда ты такой на мою голову взялся? – заголосила Верка.