Пять имен. Часть 2

— Ити сюда, шеловещек, ящерка любит тебя.

Сер Соффьяччи, вскинувшись, подумал было, что ему померещилось, но голосок насмешливо твердил с липкой гнилой запинкой:

— Ити сюда, шеловещек, ящерка тебя посалует и осалит.

— Кто здесь? — окликнул сер Соффьяччи и перекрестился

— Никого — дразнил голосок, столь гнусавый и булькающе гортанный, словно у его обладателя была подвязана челюсть или выгнила глотка, так что шея, как живая способна поползти, растекаясь по скользким плитам.

— Ити к нам, шеловещек, ящерка празднует брачную ночь, ити к нам, мы шевелимся, мы шалим, мы шкодим, мы шутим, шутим, нам душно, ах, как мы шевелимся, шеловещек, шевелись и ты, шевелись с ящеркой.

Опасаясь за свой рассудок, сер Соффьяччи все же вспомнил о долге службы, отпер дверь и посветил фонарем в жуткую темницу. Но за порогом никого не было.

Стоило сторожу обратно повернуть ключ в скважине, за левым плечом его щекотно защелкал знакомый тоненький шепот:

— Ящерка тебя осалила — тебе водить, шеловещек!

Сер Соффьяччи отер пот и отважился спуститься в мертвецкую, неся скудный петляющий свет на вытянутой руке.

Его нисхожднение было вознаграждена — позолоченные пятнами фонарного света на лестничных пролетах, прислоняясь к ледяным стенам, крестцами, коленями, локтями, ляжками, вздутыми распадными газами брюшинами, размеренно совокуплялись в унисон голые мертвецы.

Поблескивали челюстные кости и мозаика зубов и из-под расползшихся губ, клейкая зелень и истекающие моровым суслом грибы выступали на полуразложившихся лицах, попорченых крысами. Шевелилась многорукая многоногая масса сплетенных проникающих друг в друга любовников, сладким медом изливались стоны и лунные смелые услады, развлечения и ласки лились на лица и маски, белее лилий ленивые неутоленные руки ласкали, губили и тело выплескивалось в тело двуглавым валетом жезлов.

Без памяти, бросив фонарь, сер Соффьяччи выбежал наружу и бросился разыскивать церковного сторожа и звонаря, Марио.

Тот поначалу не желал идти и злой спросонок ругательски ругал сера Соффьяччи, но потом все же согласился и, вооружившись распятием, сошел в лазаретную юдоль.

— Ах ты, пропойца и разгильдяй! Бери пример с мертвяков и мертвячек, — они, в отличие от тебя, лежат смирно и не тревожат почтенных горожан по зряшному поводу!

Так в сердцах говорил звонарь, готовый по злобе оттаскать сера Софьячии за волосья, потому что все покойники, как обычно, лежали на полках.

Сер Соффьяччи согласился, что старость — есть старость, чего только не пригрезится пожилому человеку в столь мрачном месте.

Но в ту ночь спать ему не пришлось.

Едва звонарь, плюясь, скрылся в своем домике, простуженный голосок снова завел свое:

— Ити к нам, шеловешек, и не смей никого звать — иначе ящерка выпьет твои гласа. Да, гласа…

— Да воскреснет Бог, и расточатся враги его! — только и смог пролепетать сер Соффьяччи и распахнул двери.

Из могильного хлада и тьмы, лавиной хлынули на него влюбленные мертвецы, во славе и бесславии свального греха. Сладкий смрад, сдавленные косноязычные речи, хлынули, увлекая, завлекая, и за содрогающимися комьями трупных любовных игр, флорентийской любовной заразы, сломанной куклой плясал голый отрок, корабел у кормила брачной ночи в колебля в руке, слабой, как колосок, колыбельку фитильного фонаря, посылая сполохи света.

Он кивал головой на мягкой бескостной шее то вправо, то влево, продолговатые миндалины глаз его, подобных протухлым яйцам, напоминали выклеванные глаза сокола, на левом плече отрока-фонарщика бронзовела соблазнительным изгибом ящерка, а на правом, смеясь, как безумная, чистила слипшиеся перышки пташка с человеческой головкой, вертящейся вокруг своей оси. Облачный разоблаченный облик отрока то приближался, то удалялся, стоял он по колено в гробу, будто в выдвижном на полозьях ящике шкафчика-поставца, какие ловко ладят мастера краснодеревщики из области Форли.

Сер Соффьяччи кулем рухнул на пороге, теряя чувства.

Наутро звонарь Марио нашел сторожа на пороге настежь распахнутой мертвецкой.

От сера Соффьяччи разило сивушным паром, тела лежали на месте, на первый взгляд, ни одно не пропало.

Придя в себя, сторож упрямо рассказывал одну и ту же побасенку о шагающих мертвецах, но каноник церкви Санта Мария делла Мизерикордия сказал ему, постучав себя по лбу: