Пять имен. Часть 2

— Рассказывай всё!

— О чём? — не понял Вадим, и попытался встать, но это было самое глубокое кресло у меня в доме, и я легко предотвратил попытку к бегству.

— О Древнем Египте, естественно!

В пятом классе у нас была любимая учительница истории, Римма Андреевна. Можете себе представить — мы, мальчики, подметали класс перед ее уроком, потому что ей было неприятно в грязном помещении. Когда она начинала рассказывать, всё вокруг исчезало, и вот уже за окном плавно струился Нил, по жарким немощеным улицам шли смуглые худые египтяне (плечи развернуты странным, непостижимым образом), ладья фараона плыла по реке, священные крокодилы шлепали лапами по прохладному мраморному полу храма, и царь-романтик Эхнатон мечтал дать каждому солнце… Солдаты Наполеона смотрели на пирамиды, и сорок веков глядели им в ответ, а трудолюбивый Шампольон сидел, с кисточкой, блокнотом и карандашом, у невесть откуда взявшегося — не иначе, ниспосланного свыше — Розеттского камня, решая загадку иероглифов — загадку, уже давно объявленную неразрешимой.

— Скажи, — спросил я, — ты почувствовал это? Что вот по этим улицам они ходили, эти камни трогали?…

Вадим как-то странно скривился от моего вопроса и вздохнул, а затем протянул руку к своему невообразимому портфелю — по-моему, это был тот же самый, с которым он ходил в старших классах — и достал папку, завязанную шнурками вроде ботиночных. Развязав бантик, он достал скрепленные листочки, откашлялся и заговорил, после паузы и явно с затруднением, подыскивая слова.

— Это перевод одного… ну, скажем, документа, который я раскопал не так давно. Видимо, письмо наместника провинции в Рим. Хочешь послушать?

"Антонию от Луция привет!" — начиналось письмо. Далее неизвестный Луций (это было пока единственное обнаруженное его письмо) рассказывал своему римскому другу о происшествиях во вверенной ему области.

— Так, вот отсюда давай начнем, — решил Вадим, пробежав взглядом пару страниц.

"Среди прочих дел, которые занимают мои дни, недавно я, волею богов, повстречался с прелюбопытным человеком, неким Имхотепом, бывшим жрецом бога Пта. Ты знаешь это чванливое сословие, и не раз мы с тобой вместе потешались над их надутой важностью. Многие из них — настоящие павлины; не таков Имхотеп. Я нашел в нем собеседника, разговоры с которым — настоящий праздник для ума, и, клянусь Геркулесом, я смело позволил бы ему быть учителем моего сына, особенно в том, что касается Египта. Мы ведь и через добрый век после присоединения этой провинции плохо знаем ее историю и обычаи, и пусть даже это вина скорее не наша, а самих египтян, скрытных и замкнутых, однако такое положение дел не перестает огорчать меня.

Имхотеп же, хочу похвалить его, с охотой рассказывает мне то, что обыкновенно скрыто от взгляда купца, путешественника, воина и даже наместника. Многое кажется мне странным, но я склонен отнести это к моему воспитанию, в уважении к закону, Империи и установлениям римского народа и сената. Здешние же жители повинуются старинным суевериям, верят в божественность фараонов, и до сих пор признают скорее авторитет жрецов, нежели власть Рима.

Один случай, о котором рассказал мне Имхотеп, как нельзя лучше говорит о замкнутости жреческого сословия и о том, каких трудов будет стоить нам заслужить их доверие. В правление Веспасиана, и как раз незадолго до его последнего визита в Египет, собралась в городе Мемфисе коллегия жрецов ("входящих во внутреннее святилище"), собралась тайно, подобно злоумышленникам, и обсуждала всего один вопрос: плачевное состояние религии после гибели последнего из Птолемеев и установления римского владычества. Как часто бывает в подобных обстоятельствах, много говорили о грехах, нарушении заветов предков, древних зловещих пророчествах и тому подобном, причем каждый приводил примеры на свой вкус — и грехов, и пророчеств. Были среди собравшихся люди достойные, предлагавшие разумные меры, как подобает государственным мужам: обучение молодежи, щедрые дары и празднества, и даже обращение к принцепсу с просьбой о помощи — каковую они, несомненно, получили бы от такого образованного и веротерпимого императора, каким зарекомендовал себя Веспасиан. Но, как часто бывает в подобных собраниях, — свидетельства Саллюстия Криспа, хоть и относящиеся к другим временам и другому народу, тому подтверждение — верх взяли наиболее непримиримые и упрямые. "Не позволим варварам", — так они называют нас, — "осквернить наших богов и прочесть наши священные рукописи", — таково было общее решение. И что же, спросишь ты? каким образом можно этого добиться, если рукописи их хранятся в сотнях храмов по всей провинции, а некоторые — в Александрийской библиотеке, где всякий, кому заблагорассудится, может читать их в своё удовольствие?